Григорий Канович - Избранные сочинения в пяти томах. Том 4

Орозалиев замялся.

– Рюмочку? Отличный, скажу вам, напиток. Выдержанный. Пять рубиновых звездочек! Не стесняйтесь! Садитесь! Не люблю есть и пить в одиночестве… Но, увы, приходится. Работа ломает все привитые с детства привычки… Завтракаешь вечером, а обедаешь ночью, если вообще обедаешь.

Орозалиев есть не стал – ждал от полковника ответа. Но Нудель продолжал вылавливать из плова лоснящийся жиром чернослив.

– Ясно, – вздохнул он. – От еды и питья отказываетесь.

– Некогда. На фронт пополнение отправляю.

– Ясно… Там ждать не могут… Но с вашим мальцом небольшая закавыка. – Лазарь Моисеевич отпил глоток-другой коньяка. – У нас тут на учете каждая койка. И только для фронтовиков.

– Разве, товарищ полковник, с вами этот вопрос никто не согласовывал?

Нудель замотал своей черной чуприной.

– Ничего себе! – воскликнул Орозалиев. – Так что с ним делать? Не оставлять же на улице. Он ведь кровью харкает! Объездчик его нагайкой… за колоски… Пацан, между прочим, еврей, из Литвы.

– Еврей, позвольте вам заметить, не диагноз болезни… Не тяжелое осколочное ранение. Не контузия. И срочной госпитализации не требует.

– Что если малой, не дай бог… – Орозалиев не договорил. – Устав ради жизни человека можно разок и нарушить.

– Меня могут в округе не понять и вкатить строгач, но так и быть, в порядке исключения мальца посмотрим. А теперь дерябнем, товарищ лейтенант, за маленькие одноразовые нарушения устава!

Лазарь Моисеевич налил Орозалиеву рюмку, и они чокнулись.

Лейтенант опрокинул ее, крякнул и, благоухающий рубиновыми звездочками победы, бегом бросился к выходу.

– Несите пацана в приемный покой! – приказал он новобранцам, и, выхваляясь своей удачливостью и напористостью, по дороге в приемный покой пустился со всеми подробностями рассказывать им о том, как он уломал полковника, который перед отступлением оказывал ему упорное сопротивление…

Не успели носильщики пройти через ворота госпиталя, как я, набрав в легкие воздух, прохрипел:

– А мед! А сыр!

Проворный Орозалиев тут же снарядил за скудными колхозными дарами гонца, и вскоре подношения председателя Нурсултана очутились на чистом, пропахшем неведомыми лекарствами столе Лазаря Моисеевича. Меня же новобранцы осторожно, как мину, сняли с кошмы и уложили на мягкую, обтянутую скользкой кожей кушетку, над которой вдруг ярко зажглась большая ослепительная лампа. Не успел я зажмуриться от хлынувшей на меня ливневой струи света, как услышал добродушный мужской голос:

– Рановато, дружок, начинаешь по больницам валяться и докторов тревожить, – мужчина откинул со лба свои мятежные волосы и наклонился ко мне. – В твоем возрасте уже надо девушек тревожить. Но коли уже попал к нам в руки, то давай знакомиться. Я – дядя Лазарь. Лазарь Нудель. Нудель-Пудель. Так меня в школе дразнили. А ты?

– Тут я Гриша.

– А там?

– Там я был Гирш…

– Моего дедушку со стороны мамы тоже звали Гирш. Гирш Фишбейн… Рыбья кость. Правильно я говорю?

– Правильно.

– А твоя фамилия?

Я назвал свою фамилию.

– Так в твою больничную карту и впишем. А теперь, дружок, разденемся и посмотрим, что с тобой сделали другие и что предстоит сделать нам, чтобы ты поскорей к маме вернулся…

Лазарь Моисеевич – внук Рыбьей Кости раздел меня, я громко и бесстыдно застонал, заойкал, закашлялся, и осмотр начался.

Нудель поворачивал меня то на левый бок, то на правый, сажал, укладывал, мял, как свежее тесто, живот, выстукивал, выслушивал, заставлял то дышать, то не дышать, вытягивать руки, показывать язык, щупал шею, хмыкал, ворчал, нараспев повторял мою фамилию и, спрятав в карман белого халата свои наушники и молоточки, крикнул: «Надия! В каталку и на рентген!» – и исчез.

Растяпа, отругал я себя в мыслях – забыл Лазарю Моисеевичу про баночку меда и про овечий сыр сказать…

Меня облачили в широкую, не по росту, застиранную пижаму, посадили в каталку и мимо айвовых деревьев с исклеванными плодами на ветках медленно повезли на другой край двора в бывший спортзал местной средней школы, огороженную часть которого переоборудовали в рентгенкабинет. С потолка еще свисали никому не нужные железные кольца, а в углу торчали свернутые маты, и пасся одинокий, всеми забытый деревянный конь.

– Как говорят в Одессе, у такого хорошего человека снимок мог бы быть и покрасивше, – сказал Нудель, когда ему принесли и положили на стол проявленную пленку. – Но ты, Гирш, не отчаивайся. Следующий сделаем на загляденье. Полежишь у нас недельки две, подчистим тебя и отпустим. Кстати, как, Гирш, по-дедушкиному будет «отпустим»?

– Авеклозн, – сказал я, удивившись.

– Авеклозн, – повторил он не без труда, но не покалечив слово. – Правильно?

– Да!

– Только в детстве… в Белой Церкви… от твоего тезки… деда Гирша слышал что-то похожее. А потом пошло-поехало: армия, Киев, мединститут, снова армия, и все, как пыль, из головы выдуло… Может, говорю, договорчик с тобой заключить? А?

– Какой договорчик?

– Я тебя буду лечить, а ты… ты меня потихонечку учить… Дед мой – Рыбья Кость обрадуется… Кончится война, приеду в Белую Церковь, приду на кладбище, если оно к тому времени сохранится, найду могилу и скажу: «Здравствуй, дед! Я вернулся. Ты слышишь? Я вернулся». А как будет, Гирш, «я вернулся»?

– Их бин теку мен цурик.

– Их бин гекумен цурик, – сказал Нудель и вдруг засмеялся. Я не понимал, над чем он смеется (не над дедом же!) и что смешного в том, что у него все давным-давно выдуло из головы… Смущали меня и слова про договорчик. Какой же я учитель? Чему я могу научить взрослого человека? И зачем ему учить то, что вокруг никому не нужно. Но я не стал отказываться. Раз доктору так хочется, почему бы не научить его; Харина – русская, и то уже немножко кумекает.

– Здорово придумал! Правда? – как бы забавляясь и забавляя меня, рокотал Нудель. – Должен же внук Гирша знать хоть пару слов на языке своих предков? Должен или не должен?

– Наверно, должен… – сказал я и вдруг вспомнил о просьбе Нурсултана. – А я вам из колхоза подарок привез… От председателя Нурсултана – баночку меда и овечий сыр.

– От Нурсултана? Мед? Овечий сыр?

Лазарь Моисеевич снова расхохотался.

– Вы в прошлом году ему кишку вырезали, – объяснил я.

– Кишку вырезал? Да я, дружок, на своем веку столько кишок повырезал, что ими дважды или трижды можно, как почетной лентой, весь Казахстан опоясать. Нурсултан? Каюсь, но никакого Нурсултана не помню. Вполне возможно, что среди прочих кишок где-то и его кишка завалялась. Ха-ха-ха!..

Неожиданное появление Надии заставило Лазаря Моисеевича обуздать свой хохот, он вытер платком вспотевший лоб и поинтересовался:

– Ну, что, Надия – нашли место?