Надежда Опескина - Дарьины зори. Повести и рассказы

– Какие такие наши соседи у тебя нашлись? Продолжаешь якшаться с татарами, несмотря на мой запрет? Опорой он решил стать, гляньте-ка на него! – вновь взорвался криком Матвей. – Глянь на Дарью! Стоит словно каменная и слезинку не проронит. Нет и не было между ними ничего, разве вот дитя прижили. Не успеет муж со двора, она хвост свой и поднимет.

– А чего мне плакать! И с войны люди приходят домой. Молиться буду, ждать буду, а плакать не хочу. Не вам про любовь судить, выставили жену свою на печь и довольны, – ответила на слова свёкра Дарья.

– Ну-ну, надейся! Тебе только и осталось, что надеяться. А как там время повернёт, поживём – увидим, – процедил сквозь зубы Матвей.

Пелагея старалась не плакать, но слёзы рекой текли по лицу. Обняла сына, перекрестила его и пошла в дом, услышав плач внучки. Данила с Дарьей решили проехать немного с отъезжающими. Там, вдалеке от глаз свёкра, Дарья дала волю слезам. Данила тоже не мог скрыть слёз.

Проводили, шли, понурив головы, понимая, что пришла другая жизнь, в которой им надо держаться вместе. Дом встретил тишиной. Родители легли отдохнуть.

Дарья, прихватив со стола съестного, пошла кормить Данилу.

Приезжий долго молчал в пути, лишь понукая коня окриком, хотя в этом и не было надобности. Потом не выдержал.

– Чудной у вас отец, Василий! Ему был выбор даден. Так оставь сына дома и иди служить сам, лет-то ещё не так много. Ну, пожил, детей взрастил. Дай и сыну дитя вырастить. Да и слова последние, невестке сказанные, непонятны. Ты что, без согласия родительского женился?

– Почему же без согласия. Он сам и сосватал мне Дарью, присмотрел далече от дома. Выкуп за неё выплатил немалый. Не хочется плохо думать об отце, а мысли разные сами в голову лезут, покоя душе не дают.

– Тогда совсем непонятны дела ваши. От него же за версту злобой пышет. На младшего коршуном набросился, а паренёк прискакал с братом проститься.

Соперником себя выставляет, а не отцом семейства. Со стороны противно смотреть, что уж о тебе говорить. Душа всегда правду чует. Жена твоя при свёкре слезы не выронила, а как потом убивалась. Мне её очень жаль, Василий! Недобрая жизнь её ждёт.

– Давай, служивый, лучше помолчим. У самого кошки в душе скребут. Сам знаю, всем моим жить теперь в аду. Не даст отец им покоя, не даст.

Так до самого райвоенкомата и ехали молча. Там обнялись, словно братья родные, и имя узнал Василий нового знакомого. Тёзка оказался.

Вечером, когда Пелагея стала готовиться ко сну, Дарья предложила ей перебраться в их с Васенькой горницу. Есть вторая кровать, чего на печи спать скукожившись. С этого дня и стали втроём в горенке жить. Матвей всё более молчал и становился с каждым днём злее. Тишина и покой в доме наступали, когда уходил он в обход по лесам. Тогда и Эльмира приезжала. Пелагее девушка очень нравилась. Такую и в невестки взять не мешало бы. В Даниле души не чает. Молоды ещё оба, а любовь между ними крепнет. Не даст Матвей им быть вместе. Татары для него враги вечные. Но мысли о старшем сыне не давали покоя. Только бы остался живёхоньким. Только бы домой вернулся с войны проклятой.

Время тянулось медленно. Вестей от Василия не было. Всякое думалось Дарье, но гнала от себя тяжкие мысли. Стала неистово молиться перед сном. Пелагея тихонько замирала на своей постели, боясь спугнуть, ведь за сыночка её бьёт поклоны невестка. Исхудала вся, исстрадалась. Морщинки у глаз, а в глазах боль и страх затаились. В работе ту боль прячет. Всё сама и по дому, и на подворье, что тебе ломовая лошадь.

Матвей не знал, с какого боку подойти. Что спросит, невестка так ответит, как бритвой отрежет. С одним Данилой ровна и ласкова, а Матвей, видя это, ещё злее становится. Услышит их разговор, аж с лица сменится. Пелагея понимала всё, но что этому супостату скажешь. Зашибёт насмерть. Одна радость – Полюшка. Ладное дитя растёт, на неё, Пелагею, похожая.

В марте, на Масленицу, Дарья во дворе снег расчищала, когда увидела подъехавший возок ко двору, а в нём старого знакомого из военкомата. И слов не надо было, по взгляду всё поняла. Упала как подкошенная на снег и взвыла от боли в сердце. На крыльцо выскочили Матвей и Пелагея. Зашлась мать криком.

– Чего вой до небес подняли! Не к тёще на блины Василий уходил, на войну! Там ему такая судьба досталась – погибнуть. Ты, мил человек, зайди в дом, блинами угостись, наливочки для сугрева выпей. Расскажи, какие теперь льготы и кому будут за погибшего. Чего и сколько, знать бы надо, – затарахтел Матвей.

– Некогда, Матвей, блины есть и наливочки распивать. Других надо посетить с печальною вестью. Поеду потихоньку. А тебе, Дарья, Василий письмо прислал, но запоздало оно и пришло с вестью печальной вместе. Возьми, прочитай его последние слова, может, полегчает. Жить надо, Дарья, дочь растить, она теперь сирота наполовину. Будет ей государство пособие платить за отца, ежели закон такой выйдет. Но с Василием и здесь непонятки, он считается без вести пропавший. Крепись! – сказал приехавший, отдал письмо и похоронку и погнал коня прочь от подворья.

– Погодь уезжать! Как это без вести пропавший? Он что, и возвернуться ещё может? – кричал вслед уезжающему Матвей.

Дарья в дом не пошла. Зашла в амбар, где Данила проживал, зажгла лампу и раскрыла письмо. Василий писал, что служит в группе снайперов. Часами приходится лежать затаившись, примерзая к подстилке. Но другим ещё труднее. Надеялся, что война скоро закончится и он вернётся домой. Просил написать письмо ответное, спрашивал про дочь. О матери и брате просил написать. Отметил, что финны хорошо к войне подготовились. Ещё о земляках написал. Встретил он на фронте Михаила Силантьева. Поговорили о жизни. Признался тот, что мечтал жениться на Дарье, но окрутили его родичи с Катькой, девкой подлой. Скандалы чинила, что беременна от Михаила, а сама понесла от другого человека. Будь тот русский, никто бы правды и не узнал, а оказался парень-казах. Дитя родилось копия папаша. Срам-то и открылся. Михаил подал на развод и возвращаться назад не думает. Почему-то просил Василий, чтобы помнила Дарья о заимке на Иртыше и Данилу о том предупредила. А зачем и почему, не написал и велел письмо сжечь.

Матвей, узнав, что письмо сожжено, бушевал весь вечер, обзывая Дарью дрянью.

– Ты что это, девка, дрянь неблагодарная, удумала письма сыновьи от нас с матерью прятать? Вышвырну из дому, пойдёшь по миру. Внучку не отдам, на неё, может, пособие какое будет. Я с тобой и отцом твоим сполна рассчитался. Не дам более себя обирать всяким голодранцам. Хватит вам мою кровушку пить!

– Кто у кого ещё пьёт, Матвей Савельевич! Вышвырнуть решили? Прав был ваш сын, уходя на фронт, что не будет места нам с дочерью в вашем дому, сживёте со свету, куском попрекая. Уйду и без вашего крика. Не больно-то хочется в батрачках оставаться. Найду и работу, и дом новый, где мне рады будут. А дочь отдадите, судом заберу, ежели артачиться начнёте. Матушку Пелагею с Данилой жаль только. Сожрёте и не подавитесь! К татарам уйду. Люди они добрые, не чета вам. Год поношу траур и выйду замуж. Сегодня же и уйду! – вспылила Дарья на слова свёкра.