Николай Бербец - Малыш

Фёдоров был дома, и хорошо навеселе. Он без проблем пустил всех четверых в квартиру. Они прошли в комнату, расселись за большим круглым столом. Стол был старый, и неоднократно ремонтированный. И Фёдоров каждый раз привычно говорил при случае одну и ту же фразу: «На столе не лежать. Завалится, убью!» На несвежей скатерти стола была немудрёная закуска: хлеб, немного колбасы, какая-то зелень, и начатая бутылка самогона, настоянного на боярышнике. Самогон Фёдорову поставляла бабка, безвылазно жившая на даче. Он всё время хвалился, что помогает ей, но на самом деле, ездил на дачу к бабке только по необходимости: за зеленью и за самогоном, который бабка гнала исключительно для себя, по только ей известной технологии, и настаивала его на травах и ягодах. И, может быть только благодаря этому, Фёдоров, который был старше остальных в компании, и пил не меньше других, выглядел более осмысленным и аккуратным. Остальные, особенно те двое, имена которых Фёдоров не знал, выглядели сильно помятыми, и опустившимися.

Фёдоров достал пластмассовые кружки, и налил каждому его долю. Он любил, чтобы выпивка была обставлена, как праздник, поэтому каждому поставил тарелку. Фёдоров любил поговорить, и любая выпивка заканчивалась у него спором. Все присутствующие, его привычки знали наизусть, и поэтому помалкивали, давая ему выговориться.

«У меня всё есть», – начал свою речь Фёдоров. «А почему?», – спросил он, обведя взглядом присутствующих. Все знали, что будет произнесено дальше, но Тесёмов, желая скорее выпить, поспешил спросить: «А почему?» «Потому что я мужик!» – сразу ответил Фёдоров. «Вот за это и выпьем», – поспешил вмешаться кто-то. «Подожди», – сказал Фёдоров, – «тут ещё надо разобраться». Все приуныли: быстро выпить не получалось.

Фёдоров начал рассказывать о том, что все уже давно знали. И в первую очередь о его отношениях с бабкой, и с бывшей женой. Бабку Фёдоров выжил на дачу, где она и проживала круглогодично, обеспечивая его овощами, фруктами, зеленью и самогоном. А квартиру, оставленную бабкой, Фёдоров сдавал, что и позволяло ему не работать. Та квартира, в которой он жил, осталась от родителей. Бывшую жену он выставил в своё время из квартиры ни с чем. Детей у них не было, и, будучи человеком неконфликтным, она судиться не стала.

«Какой же ты мужик?» – сказал Тесёмов, – «обобрал всех, и рад». «Зато у меня всё есть», – отвечал Фёдоров. «А вы, дураки, будете бомжами, или будете горбатиться на кого-то за копейки. Потому что добрые очень. А я, если хочешь знать, за деньги и убить могу». «Посадят ведь», – сказал Тесёмов. «Так и отсижу», – ответил Фёдоров, – «зато и погуляю».

Наговорившись, Федоров предложил выпить. Пили жадно, молча, и мало закусывая. В какой-то момент Фёдоров сказал: «Всё, хватит. Теперь каждый своё. Или несите что-нибудь, или проваливайте».

Было за полночь, и все пьяно и вяло засеменили к выходу. Тесёмов же решил остаться. Фёдоров его никогда не выгонял. И тот приспособился частенько спать у него на диване. Когда все разошлись, на столе появилась ещё одна бутылка, немного сыра, и свежая зелень. Фёдоров налил немного самогона по кружкам, и они продолжили застолье. Несмотря на разницу в возрасте (Фёдоров был старше на пятнадцать лет), они многим делились друг с другом. И сейчас Фёдоров был рад тому, что Тесёмов остался. У него была тайна, о которой он никому не рассказывал долгие годы, и которая сегодня жгла ему сердце. И ему просто невыносимо стало держать её в себе.

Они выпили, и Фёдоров лихорадочно подыскивал слова, с которых он мог бы начать свой рассказ и, ничего не придумав, начал, как говорится, в лоб. «Сына вчера встретил», – сказал он. Тесёмов ошарашено посмотрел на него. О том, что у Фёдорова есть сын, он никогда не слышал. «Двенадцать лет пацану», – продолжил Фёдоров, – «никогда с ним не общался. Так издали смотрел. А с дачи приехал, к дому иду от остановки, смотрю он… Прикинулся, что мне плохо, и попросил донести сумки до подъезда. Вежливый он такой. И спасибо, и пожалуйста, может вам скорую вызвать. Думаю, себе, вот ведь не мужика, а бабу воспитали. Да по виду не скажешь – крепкий такой. Сказал на борьбу ходит. И сумки донёс играючи. Так я вчера полдня в себя прийти не мог. Никогда детей не хотел. А тут тоска взяла, что нет у меня семьи. А сегодня успокоился и думаю, что хорошо, что у меня семьи нет. Свобода для мужика главное. А всего главнее деньги».

«А, правда, что за деньги убьёшь?» – спросил Тесёмов. «Правда», – как-то буднично ответил Фёдоров, – «и начну с бабки соседки. Достала она меня, сил нет. Одно нравоучения читает. А сама голубей на балконе кормит. Батон покупает, и крошит им кусками, как курам. А они потом везде гадят. Они и мне весь балкон изгадили. Предлагает мне балкон зашить, если мне это не нравится. Она, видите ли, на своём балконе кормит. Так я ей рот зашью, чтоб не умничала. Переступлю через перила, и буду в квартире. Дверь она балконную на ночь не закрывает, так что придушу её гадину. А лучше зарежу». Фёдоров сходил в другую комнату, и принёс нож. «Гляди, что на днях нашёл», – сказал он, – «нож самодельный. Рукоятка наборная, из разноцветного пластика. Мусор выносил, гляжу, что-то в тряпочке завёрнутое на асфальте возле контейнера лежит. Развернул, и вот тебе нож. И лезвие хорошее, острое».

Тесёмов затих и напрягся. «Ты чего, всерьёз всё это?», спросил он. «А чего?», ответил Фёдоров, – «у меня и причина есть, и интерес». Тесёмов засобирался домой. «Да, не дури», – сказал Фёдоров, – «я пошутил». «И сам ты дурак, и шутки у тебя дурацкие», – угрюмо произнёс Тесёмов.

Они снова выпили, и успокоились. И Фёдоров, наконец, начал рассказ о своём сыне.

Речь пошла о семёйной паре, дача которых была недалеко от бабкиной, и Тесёмову даже показалось, что он знает о ком идёт речь. Да и мальчишку, похоже, он однажды видел. Фёдоров сначала сбивался, не мог перейти к сути рассказа. Рассказывал о каких-то мелочах бабкиного быта на даче, и что ему там не очень нравится, и, наконец, повёл свой рассказ плавно, и даже романтично. Тесёмов сначала слушал расслаблено, невнимательно, но потом тоже увлёкся, и не мешал рассказчику.

Если же опустить детали знакомства Фёдорова с уже известной нам семейной парой, то остальная часть его рассказа, прозвучала так:

«Пригласили они меня к себе на шашлыки. Я это дело всегда любил. У них мясо индюшки было уже замариновано. Я сам мангал наладил. Когда дрова прогорели, и хороший жар появился, такие шашлычки подрумянил, что загляденье одно. Мужик то сначала возле меня вертелся, а потом пропал. А жена его всё время рядом. Норовит что-то подать, поднести. А сама в таком лёгком платьице, и одно зачем-то наклоняется. То груди её увижу, то ноги. И жаром от неё меня обдаёт как от мангала.