Татьяна Доброхотова - Берцик. Новая жизнь

– Щенок! Девку мне портишь! Убью обоих!

Схватив подвернувшиеся под руки грабли, он бросился внутрь кладовки, но был остановлен Берциком, метнувшемся к нему сзади и сжавшим в захват.

– Перестань! Не надо! Дочь искалечишь!

Какое-то время Вацлав еще бился у него в руках, стараясь вырваться и продолжить расправу, но потом обмяк, успокоился, вспомнил о том, что он здесь хозяин.

– Ирма, домой, там поговорим. А вы пошли вон, оба, не нужны мне такие работники, видеть вас не хочу, чтобы через два часа вас у меня не было, – с этими словами он вышел из сарая. За ним убежала растрепанная Ирма.

Мужчины тоже отправились собираться.

– Извини, друг, я не хотел, чтобы так получилось. Ты тут вообще не причем. И спасибо тебе, что хозяина остановил, а то задавил бы меня как тот медведь разъяренный.

– Оставь, не важно, все равно мне тут от Ирмы житья не было.

Вацлав пришел через час, принес расчет.

– Альберт, извини, хочешь, оставайся, погорячился я, и Ирма там плачет, – сквозь зубы процедил он. Но Берцик только отрицательно махнул рукой. Ему лучше уйти отсюда, это он уже понял, сейчас подходящий момент воспользоваться сложившимися обстоятельствами. Уже через полчаса они с Адамом выезжали на шоссе, ведущее к Варшаве.

Притормозили у маленького, всего из четырех столиков, кафе, стоящего на трассе. Взяли по чашке кофе. Мимо проносился бесконечный поток машин. Все спешили в столицу.

– Что делать будешь? – спросил его Адам.

– Даже не представляю. Наверное, еще у кого-нибудь работу поищу, на ферме. Опыт теперь есть.

– Брось. Давай со мной, в Варшаву. У меня там друзья, помнишь, я тебе про Иностранный Легион рассказывал? Осмотришься, а потом, может, надумаешь и махнешь с нами. Ты мужик крепкий. Я только что сам видел.

– Не знаю. Как-то неожиданно все случилось. Поедем в Варшаву, если я тебя не стесню. Все равно деваться некуда пока. Там поглядим, как все обернется.

Альберт и сам удивился, как быстро успел перехватить Вацлава. Его тело словно действовало само, раньше, чем он успел сообразить, слегка даже напугав своего хозяина. Значит, он прав, и такой, то ли боевой, то ли преступный опыт в его жизни уже был, оставив и по сей день вот такую, стремительную и независимую ни от чего реакцию. Легион, так Легион, если так повернется судьба, над которой, получается, он еще менее властен, чем ему казалось.

В столице Адам привел его в чью-то большую, но неухоженную, запущенную квартиру, уже давно нуждающуюся в ремонте и капитальной уборке. В одной из комнат, тоже захламленной, они и устроились, предварительно убив полдня на хотя бы поверхностную чистку и мытье окон.

Берцик даже толком не понял, кто тут хозяин. Постоянно толклись там человек пять длинноволосых парней, вольно угощающихся самокрутками с травой. Время от времени появлялись еще новые, незнакомые люди, в том числе и девушки, выглядевшие тоже непривычно, экстравагантно, богемно. Адам часто и подолгу с кем-то шептался с таинственным и заговорщицким видом, а потом сообщал ему, что дело потихоньку движется. Через пару дней должен приехать некий Алес, который везде все ходы-выходы знает, и тогда все будет устроено, они быстро сделают документы и махнут во Францию, на сборный пункт.

Не то чтобы Берцику нравились разворачивающиеся перед ним перспективы, или он верил этим, не пойми чего ищущим юнцам, возомнившими себя псами войны. На него навалилась душевная усталость и апатия, было ему сейчас решительно все равно, где и с кем он окажется завтра или послезавтра. Он готов быть плыть в любом направлении и течении, куда затянет его жизнь без всякого на то его собственного участия. Ему удалось спрятать от самого себя глубоко внутри тревожащую его мысль о неблаговидности и преступности своего прошлого. Но это совсем не означало, что отчаяние, которое он испытал, когда узнал о такой вполне реальной возможности, полностью прошло и не беспокоило его. Он просто застыл, стараясь изо всех сил сохранять в себе равнодушие и отстраненность от собственных душевных терзаний. И если судьба приведет его во Французский Легион, что ж, он готов, причем ко всему. В том числе и к тому, чтобы остаться где-то там, куда его забросит, в чужой земле навсегда. Сам, сознательно, больше он смерти искать не будет, но если его найдет она сама, роптать тоже не станет.

Несколько раз у него появлялась мысль позвонить Дите, встретиться с ней. Но он старательно прогонял ее. Не надо никого беспокоить, ввязывать в свои дела. У него нет такого права. Он будет всем распоряжаться сам, один, чтобы не о чем и не о ком было жалеть.

А пока он целыми днями гулял по Варшавским улицам, стараясь ни о чем не думать, а только любоваться теми видами, которые были у него перед глазами. За несколько дней он прошел, наверное, десятки километров. Этот город становился ему знакомым и близким, открытым и понятным. Хотя, вполне возможно, так было и раньше, в той жизни, которую он уже отчаялся вспомнить.

Как и многим местным жителям, ему полюбилась Рыночная площадь – самый центр столицы. Казалось, что приходя сюда, он попадает в какое-то совсем другое время, не сегодняшнее – заполненное машинами, скоростями, тревогами, а то, что закончилось лет четыреста назад. Площадь всегда кипела людьми: магазины, кафе, рестораны, вернисажи уличных художников, среди которых он особенно полюбил прогуливаться.

Там же, среди своих картин, выставленных для продажи, художники за небольшую плату рисовали портреты всем желающим. Как-то в середине дня Берцик опять гулял на вернисаже, разглядывая громоздящиеся вокруг картины. За одним из мольбертов стоял не очень молодой уже художник, коренастый, невысокий. Волосы у него были темные, почти черные, местами с проседью, завязанные сзади хвостом. Перед ним на раскладном стульчике сидела молодая женщина с живым, постоянно меняющим выражение лицом. Молодой мужчина, видимо ее спутник, постоянно бегал от своей подружки за спину художника, чтобы взглянуть, как у того получается ее портрет. Но дела у художника, похоже, не ладились. Он строго зыркал на мешающего ему мужчину, обидчиво выпячивал губы, сердился. Наконец, резко сорвал лист с мольберта и гневно порвал на множество частей. Закрепил новый и начал все заново. Но вновь ничего не получалось. К нему подошел еще художник, стоявший по соседству. Сначала он только давал советы, потом подтащил и свой мольберт. Этот художник рисовал углем. Минут через пятнадцать он снял лист с мольберта. Портрет вышел чуть лучше, чем у первого, но все равно, на женщину похож был мало. Оба художника рассыпались в извинениях, объясняя своим клиентам, что редко, но бывают такие лица, которые очень тяжело нарисовать, уловить их неповторимость за то небольшое время, как рисуют портреты на улице. В мастерской, спокойно, за несколько дней, если женщина готова позировать несколько часов подряд, они, конечно, справятся, но цена, понятно, будет другая, и качество. Расстроенная молодая пара уже собиралась уходить.