Юлиан Калвер - Мы из стройбата

Капитан протестующе поднял ладонь:

– Нет! Нет, ребята, пейте сами, я – нет. Нет!

Игорь выпил, отфыркиваясь, нервно передёрнул плечами, открыл новую бутылку, налил в кружку опять и развёл руками:

– Капитан! Ну?

– Ну ладно, ладно, только за ваше здоровье! – позволил себя уговорить капитан, отставил в сторону портфель, вытер губы, хекнул влево, выпил, крякнул, промычал. – Тёплая, зараза! – с аппетитом закусил любезно поданным Мурчиком солёным огурчиком, на импровизированном газетном столе добыл жареную курицу, порвал её на куски и, уже жуя, добавил. – А-ааааа! А мне ведь нельзя, я ведь на службе.

Пронин глянул на стрескавшего за полминуты полкурицы капитана, порадовался за его аппетит, выпил и, отчаянно скривясь, пробурчал:

– Нам тоже нельзя. Мы теперь тоже вроде как на службе.

Все выпили, повеселели и сидели, довольно ухмыляясь, поглядывая в окна, громко чавкая и пробуя травить армейские анекдоты.

– Ну, давай еще по одной, и-ик, и я поехал! – хлопая в ладошки, промямлил уже краснолицый капитан, за недолгое время трапезы успевший украситься крупными пятнами какого-то животного происхождения жира на брюках и прилипшими к галстуку кусочками жареной куриной плоти.

Уже пьяный Пронин поддержал:

– А, давай!

Все выпили, закусили. Очень быстро повторили. На этот раз молча. Капитан попробовал встать.

– Ну, р… р… р-ребята… эк, …бята!

Попробовал, но не встал – жара.

– Товарищ капитан, всё нормально? – спросил Мурчик, когда опять повторивший попытку подняться капитан, поскользнувшись, опёрся об него лицом.

– Нормально, нъ… ормально! – ответил тот, обнимая портфель. – Всё, ребята, всё! Пошли! Вываливайте нафиг из автобуса, Родину защищать н… ек… ком… ек… н… э-эк-кому… фух! Короче н… говоря, нек-кому. Идите, вон там, на лавочках, сядьте и сидите. Вас позовут. Только больше не пейте, – капитан строго поболтал на призывников указательным пальцем, – ни капли!

– Всё нормально, капитан! – икнул Торчёк и взял под козырёк.

– Тогда ик, н… ны… ныа на выход!

Все вышли из автобуса с чувством птенца, впервые покинувшего твердь гнезда. Вчера уже закончилось, сегодня ещё не началось. Капитан, не выпуская портфеля из рук, вышел последним, дважды пересчитал головы и остался доволен. Затем он громко, даже немного присев от усердия, позвал болтающего невдалеке с коллегами шофёра:

– Эй! Поехали!

Автобус уехал, увозя с собой веселье и оставив тревожное ожидание.

– Паскудно как-то на душе, – оглядевшись, сказал Мурчик и как-то робко и неуверенно икнул.

– Так давай паскудство смоем водочкой, у нас-то её непочатый край! – отозвался блестящий растаявшим на солнце лицом Игорь и сразу перешёл к делу, достав свою уже успевшую намозолить всем глаза, непочатую мутную литруху.

Все сразу повеселели, пошли и умостились на самой дальней, почти у самого забора, спрятавшейся за высоким тополем лавочке, предварительно развернув на ней газетку с оставшейся снедью.

Едва расселись, как из-за зеленеющих возле забора буйных пыльных кустов вышел и мимо чавкающей компании, мучая никак не желающую застёгиваться ширинку, нетвердо прошёл к плацу щегольски одетый в чёрный с искрой костюм-тройку, белую рубашку с чёрный галстуком-бабочкой и лаковые чёрные модные туфли пьяный, стриженый «под ноль» призывник. Заметив бутылку в руках у наливавшего в Торчкову кружку Пронина, он потряс головой, не веря своим глазам, стал как вкопанный, облизнулся и, не отрывая взгляда от струйки, моментально достав из кармана брюк поломанный складной пластмассовый стаканчик, выдув из него пыль, жалобно продекламировал:

– Самцы! Плесните колдовства в хрустальный мрак бокала, а?

– А чё это мы тебе, интересно, самцы? – вызверился Мурчик.

– Ну, дак я так понял, что вас в армию забирают, да? – переместил алчный взгляд с бутылки на кружку явно похмельный обладатель костюма, – а самок в армию, к сожалению, не берут. Так что мне кажется, что вы – самые настоящие самцы. Плесните, а?

Говоря это, проситель судорожно открывал стаканчик, который столь же судорожно складывался обратно в походное положение. Последнее «а» было сказано так жалобно, что Пронин дрогнул сердцем и спросил у Торчка:

– Ну что, плеснём? А то он аж приплясывает от жажды!

– На всех не напасёшься, – промычал Игорь.

– От пусть сперва спляшет по-человечески, тогда и плеснём, – сказал пьяный Мурчик.

– А я плясать не умею, – расстроился костюм, – давайте я лучше стихотворение расскажу? Пушкина!

– Рассказывай! – взмахнул рукой Мурчик, потёр глаза и присмотрелся.

У него в глазах алкоголь превратил цельную человеческую фигуру просителя в костюм. Человека он не видел – только пиджак и брюки.

«Странные метаморфозы произошли с клетками головного мозга под действием этиловых спиртов, плюс катализ в виде солнечного подогрева», – подумалось ему.

В школе у Мурчика было пять по химии. Он потряс головой, а костюм подбоченился и с выражением начал декламировать:

Он притопнул ножкой и по-ленински вытянул перед собой руку со стаканчиком:

Костюм поклонился, Мурчик опять потряс головой, а растроганный Торчок захлопал в ладоши и, махнув от плеча рукой, закричал:

– Плещи!!!

Пронин плеснул в складной стаканчик костюма. Потом себе и всем остальным. Едва пригубили, как обернулись на странный шорох.

От тех же кустов, что и костюм, шумно шаркая подошвой солдатского сапога 45-го размера, практически не отрывая её от земли, шагами по метру сорок шёл согбенный, как и до этого костюм, сражающийся с непокорной ширинкой, только что помочившийся на забор, долговязый, одетый в непонятную одежду, похожую издали на военную форму, переросток-очкарик. У очкарика были погоны с тремя лычками, стройбатовские эмблемы, вкрученные прямо в воротник на месте отсутствующих петлиц и очень светлый взгляд, устремлённый сквозь +5, +7 очки в будущее, которое для него печально закончится неверным движением крановщицы на шестом этаже строящегося девятиэтажного дома. Но это будет зимой, через восемь лет, а сегодня было лето, он был жив и здоров, у него были на эсэсовский манер закатанные до локтей рукава коротюсенькой, неимоверно выбеленной хлоркой куртки х/б, опущенный «ниже колен» ремень, ушитые вручную штаны п/ш, мятые в гармошку сапоги со скошенными назад, самопально набитыми каблуками и длинные, затолканные за уши волосы, поверх которых красовалась вылинявшая пилотка с дыркой на месте оторванной звезды. Сержант был откровенно пьян. Над ним летали мухи.