Борис Георгиев - Мясо, прощай! роман дель арте

Угрозу он до конца не довёл, грохнул дверью фургона, повозился с запором, залез в кабину, хлопнул дверцей и принялся терзать стартер утомлённой своей газельки.

Михаил Александрович не стал ждать, пока заведётся двигатель, закрыл обитую жестью дверь минимаркета. Подумавши задвинул засов. Откуда в четверг взяться покупателям? Кому надо из пришлых – пусть стучит, а местные – те знают, где искать хозяина.

– Саныч, ирод, ты сжечь его хочешь? – услышал он.

Припомнил – шашлык! – подумал – явились, голубчики. Решил: «Товар разберу после, ничего с ним не сделается», – и выскочил на задний двор. Лесники, Эльдар и Шура, встретили его агрессивно.

– Жертва всесожжения? – поинтересовался Эльдар, в прошлом историк, ныне кто-то там в лесхозе. Типичный дауншифтер.

– Ты чё, батя, нюх совсем потерял? – поддержал Шура, у коего из образования что-то среднее и корочки электрика.

Ни тот, ни другой, впрочем, к шампурам не прикасались, знали: за это можно по грабкам схлопотать от Саныча.

– Чего нюх, чего? – пробормотал Михаил Александрович, потянув носом. – Кипеш подняли на ровном месте. Всё как надо, в самый раз.

Он сгрёб шампуры, изобразив из них подобие двух павлиньих хвостов.

– Покупателя забалтывал? – спросил Эльдар, услужливо подставляя тазик, чтоб было куда снимать мясо.

– Товар принимал.

– И пивко, стало быть, к мясу будет у нас свеженькое, – голодно следя за манипуляциями Вяземского, вставил Шура.

– Хрен тебе, не мясо, – нелюбезно отозвался Вяземский, – если помидорок с лучком не нарубишь. И вообще, сегодня рыбный день.

– Рыбный – ещё туда-сюда, лишь бы не постный. Чего злой такой, батя?

«Лучше бы я сам помидоры нарезал, эта бестолочь и руки прорежет и нож сломает», – подумал Вяземский и ответил:

– С водилой погрызся, с Артемием.

– С Тёмкой, что ль? Чего этому бандере опять не так?

– Банки у него с тушняком из машины спёрли. Две.

– Да, это, конечно, потеря немалая, – Эльдар хохотнул. – Кто ж на такую дрянь позарился? В городе, на стоянке?

– Представь себе – прямо тут, возле магазина.

– Да ну?

– Вот тебе и ну. Бомж какой-то в фургоне шарил, пока Тёма сопли жевал у меня в подсобке.

– Никогда раньше такого не было, – заявил Эльдар.

«Ну как же не было, в девяностых каждую зиму на дачах кто-нибудь копошился. Косточка городская, ты тут без году неделя, а уже рассказываешь мне, что тут было и чего не было» – подумал Вяземский, но вслух не сказал.

– И не странно, – рассудительно продолжил Эльдар. – Устроили на востоке шабаш, теперь нахлебаемся досыта.

– Вот-вот, – поддакнул Шура, аккуратно опускаясь на выкрашенную в цвета государственного флага деревянную лавку. – Раздавили этот чиряк на востоке, теперь гной сюда потечёт, вот увидите. Так и скажи тому бандере, что если б не лезли они туда…

Вяземский перестал слушать. Рассуждения Шуры о внешней и внутренней политике лучше пропускать мимо ушей молча, дешевле выходит. Нельзя сказать, чтоб вполне успокоился, предчувствие близких неприятностей – мерзкая штука.

– Что же делать? – спросил он, прервав Шуру на полуслове.

– Ты про что?

– Про бомжей.

– Собаку тебе надо завести, батя. Как ты здесь без собакена, я не понимаю. Щенка во двор возьми, вчера я пару штук видел, тёрлись в тупичке у самого леса, меня проводили чуть не до моста, еле отвязался. Они дворняжные, но морды вроде как у ротвейлеров. Выкорми, выучи, будут тебе волкодавы.

«Шура хоть и дурак, а мысли у него бывают полезные, – думал Вяземский. – Охранников нужно брать щенками и воспитывать, чтоб выросли собаками, а не волками. Кстати об охранниках».

– Надо про бомжа намекнуть мухобоям из «Карнавала». У них повсюду видео, вдруг да поймают. Кто там сегодня?

– Какой-то новенький, я его не знаю, – сказал Эльдар. – Шура, ты помидров решил настрогать, чтоб на неделю хватило? Завтра Пётр заступает на сутки, скажу ему.

– Да, скажи. Пётр мужик внимательный.

– Ага, – поддержал Шура. – Внимательный. Жопу рвёт, выслуживается. Мне осенью ещё втирал, чтоб я не возил тачку с дровами по территории. Это что выходит, я должен три сотни метров кругаля давать?

«Вот дурак, – подумал Вяземский. – Но псину толковую завести надо бы. Сегодня обошлось, слава богу, банки этот у Тёмы попятил, а не у меня, но завтра может выйти по-всякому. Чтоб они провалились, и бандеры и ватники. И всегда-то зимой тут хоть вешайся, а теперь и вовсе кроме бомжей никого не будет, никаких тебе дачников. Даже «Карнавал» и тот, говорят, на одних корпоративах выезжает. Что дальше-то будет?

– Ну всё, Саныч, хорош жилы тянуть. Тебе бы аниматором наняться в «Карнавал». Жрать хочется, сил моих больше нет, – взмолился Шура.

– Благослови трапезу, – попросил Эльдар. Как и всегда, непонятно было, в шутку сказал или серьёзно.

Вяземский вздохнул и поднялся в подсобку, к холодильнику, где дожидались своего часа приготовленные загодя бутылки белого нефильтрованного.

Яша неподражаем. Казалось, никак не пробиться сквозь толпу расфуфыренных фифочек, грымз в боевой раскраске, сиятельных вроде бы как леди, угловатых девиц на выданье и бальзаковских дам – и я приуныла. Прикидывала, сколько понадобится времени, чтоб всем им втолпиться туда, рассесться, смести со столов съестное и очистить помещение. До тех пор в зал попасть нечего было и думать, да и после – когда ещё дойдёт очередь до нашего с Яшей заказа. Не меньше сотни голодных, агрессивно настроенных женщин, вдобавок у дверей угрюмый охранник; не судьба, значит, раньше чем через час отыскать, осторожно помешивая ложкой в горячей жиже (солянка мясная сборная), глянцевитую чёрную маслину или лунно-лимонную дольку. Так подумала я, сглотнув слюну и голодно покосилась на Якова. Думала: «Не судьба», – но он решил иначе. Приосанился, меня взявши под локоть, и:

– Позвольте!

Как это у него получается вырасти и стать шире в плечах? Даже не осанка тому виной, голос. Не сказал, не выкрикнул. Басом (а не обычным своим тенорком) рокотнул так, что отшатнулись ближние, и я бы то же самое сделала, но меня-то он держал за локоть. Всё-таки я дрогнула и глянула на Якова снизу вверх, когда выдал «позвольте!» и потащил меня сквозь толпу. Смотрел поверх голов, перед ним расступались. Кто-то всё же пискнул:

– В ресторан ещё не пускают.

– Нас пускают, – небрежно бросил Яков, не повернув головы, и снова басом:

– Позвольте!

Реплику рассчитал точно, толстушку, пританцовывавшую, как на ходулях, на шестидюймовых каблуках у самой двери, унесло прямиком в объятия скучающего охранника. Хоть какое-то бедняге развлечение, не всё же мучиться вприглядку. Пока страж был занят, а путь свободен, Яков распахнул дверь и церемонно пустил меня внутрь, затем вошёл сам – донельзя величественно. Но только лишь прикрыл дверь, напускная спесь куда-то делась. Лицемер! Тащил меня, как собачонку на привязи, и вот – нате: оглянуться не успела, роли переменились. Пёсьими глазами ел угадывая какой желаю выбрать столик, определил верно – этот, который в стороне, слева, неподалёку от барной стойки, – проследовал туда, кинулся, выдвинул для меня стул и сам, дождавшись пока сяду, устроился против. Ох, Яшка! Носит меня рядом с тобою из крайности в крайность. Помыкаешь как рабой, будто имеешь право, но только замечу, только соберусь восстать… Понимаешь ли, что ты со мной делаешь? Намеренно ли, ненамеренно внушаешь: я – королева, а ты мой раб, прочие же разновозрастные фифочки, грымзы и мымры просто не существуют. Точь-в-точь как было на плече Казачьей горы: отпустил меня, дал почувствовать холод одиночества, дал послушать в тишине, как тюкнул где-то в отдалении топор и вспорхнула птица и с шорохом посыпался снег, а после – о! Обнял. Я согрелась, стало мне наплевать с высокой кручи на стылый лес и топорные стуки и страшные чьи-то когтистые следы шириною с ладонь в снегу возле тропинки, – да потому что одиночество оказалось липовым. Лицемер! Но как же мне хорошо с тобою. Кажется, это называется близостью? Когда ты делаешь, что я хочу, раньше, чем я пойму чего хочу. Но может, ты каким-то непостижимым способом заставляешь меня захотеть того, что ты собрался со мною сделать? Надо разобраться пока не поздно. Близость близостью, однако никуда не годится, чтоб я растворилась в тебе, истаяла без остатка, точно рафинад в кипятке. Вот скажи, как ты понял, что выбрала именно этот столик, или как заставил меня захотеть выбрать? Почему выдвинул именно этот стул, будто знал, что хочу повернуться спиною к залу? Или ты сам решил оказаться лицом ко всем этим фифочкам, мымрам и грымзам, а меня заставил хотеть видеть только тебя? Заставил хотеть видеть, три глагола подряд. Только тебя. Два «т», поэтому и звучит так категорично. Категорический императив. Этого ты добиваешься? Чтобы свет на тебе сошёлся клином, даёшь понять, что я всего лишь половинка автора: описания, рефлексия, всякие там трали-вали.