Олег Лукошин - Сгустки. Роман

Особо больно не было, вполне терпимо. Ей всё же вкололи обезболивающее. Сердобольные медсёстры подбадривали её, что-то ласково бормоча. Прищурившись, она смотрела в потолок, на операционную лампу. Свет от неё исходил хоть и не резкий, но всё же неприятный. Он застилал глаза туманом, в тумане плавали лица медсестёр и ей совсем не хотелось этого тумана – она моргала, плотно закрывала веки, разжимала их резко. Наконец повернула голову набок – лицо упёрлось в халат одной из медсестёр, но так было лучше вроде.

Сами роды длились не больше часа. Она увидела то существо, что выделилось из неё, склизкое, сморщенное. Ей торжественно объявили:

– Мальчик!

Он заорал, этот мальчик, заплакал. Его мыли, вытирали, перетягивали пуповину и плач этот резал слух. Ей дали подержать его. Она подержала – прижала к груди, поцеловала куда-то в складки лица, постаралась улыбнуться. Потом сына забрали. Укутали, повесили на руку бирку и увезли.

– Как назовёшь? – спросили у неё.

– Андреем, наверное, – ответила она.

Закончили с ней самой. Промыли, почистили и тоже отвезли к себе в палату. Чувство лёгкости было необычайное. Ужасно непривычное. Она трогала свой живот – он был тощий, впалый, это смешило.

– Сильная девчонка! – сказала про неё акушерка, умывая под краном руки. – Не вскрикнула даже ни разу!

«Не правда ли – ужасно чувствовать череду за спиной? Шевелишься, двигаешься – она тянет, сдерживает. Обернёшься же – не видно».

«Да, мне всегда приятнее было думать о себе как о единственном в значимости».

«Отрешившемся?»

«Не знаю… быть может. В конце концов всегда хочется разделения. Бессвязности, слепоты даже».

«Замкнутость трагична, единичность опасна. Во множественности – надежда. Были те, кто отворачивался, но раскаивались впоследствии. Течения влекут».

«В безвозвратное».

«Возвращаться – лишь свойство разума. К отжившему не вернуться. Моменты застыли и отмерли. Краска ссыхается и тянет сквозняками. Некоторым удаётся удерживать, но себе же во вред».

«Порой думается – а надо ли вообще – и отвечаешь себе: да не надо же – но так лишь краткость малую. Потом снова внимаешь жадно».

«Старания – не даром, буйства – не в тщете».

«Остановки – есть ли они в плане передвижения?»

«Редкие, да и недлинные. Я знаю, тебе хочется конечной – её не будет. Просто необходима повторяемость – раз за разом, и чтобы всем и каждому. Обольщение пережить обязаны».

«Я подумывал, рад. Всей важности всё же не поведаешь мне. Всю глубину и широту не распахнёшь».

«Вот и нет. Вся важность, глубина вся и значимость – станут твоими, и без ревности. Будет, будет нечто, что в обход, но ты попробуй догадаться. Вдруг получится».

Тот вечер чуден был необычайно. Погода, более двух недель приносившая одни разочарования, сжалилась вдруг. Нудный моросящий дождь прекратился, пелена туч развеялась и долгожданным и милым гостем появилось на небе солнце. Сияло оно отчаянно, посылая последние волны тепла перед тем, как остыть на несколько месяцев. Улицы буквально за какие-то часы подсохли и стало даже жарко. Одинокий самолёт вычерчивал в небе бесконечную белую полосу. Подёрнувшаяся желтизной листва шумела, птицы чирикали, а люди радовались чему-то.

Они вышли прогуляться, она взяла его под локоть, они двинулись вдоль домов. Вниз по улице.

– Опять толкается… – сказала она. И взглянула на мужчину. Наивно, восторженно. Глаза её блестели, на губах блуждала улыбка.

– Скоро уже, скоро, – усмехнулся тот.

Побуждение: побуждать, побудить – такие производные. Цель светла и кругла, она на чёрном. Надо сжать кулак, сильно, очень сильно, разжать потом, затем снова сжать, до боли чтобы. Энергия накопится и не будет улетучиваться. Секунды какие-то, но этого достаточно.

С ними здоровались – их тут знали почти все. Она отвечала на приветствия весело, он же – сухо, как, впрочем, и всегда.

У магазина он остановил ее.

– Подожди-ка, – высвободил руку, отстранился.

– Ты чего? – улыбалась она.

Он не сдержался, тоже улыбнулся.

Потом ударил её. Она отпрянула, закрыла лицо руками. Сквозь пальцы виднелись её глаза – испуганные, затравленные.

Он бил её ещё. Поначалу она держалась на ногах, потом не устояла – упала. Завалившись на бок, тяжело и грузно рухнула на землю. Закричала, забулькала горлом, закашлялась. Живот её, казалось, зашевелился: завибрировал, пошёл буграми. Мужчина прыгал вокруг, бил ногами. Она каталась по земле, уклоняясь. Вся в грязи.

Он нагнулся к ней. Она замерла и, продолжая закрываться, ждала. Он опустился на колени. Поцеловал её. Потом ещё, ещё и ещё раз. В губы, в щёки, в глаза – куда попадал. Он целовал и шептал:

– Это неправда. Это неправда, что я не любил тебя. Я любил, любил твою сущность, твоё тело, но не так, как любят все. Чёрт возьми, они не любят, они не могут! Но особо, но лишь так, как мне завещано.

Ей удалось вырваться. Откатившись, она вскочила на ноги и побежала. Живот мешал – передвигалась она тяжело. Мужчина не бросился за ней, остался где был. Поднялся было на ноги, но они не держали – он медленно осел, прямо на клумбу. Вокруг стояли люди и молчаливо смотрели. Он окинул их взглядом – они жались, некоторые пятились.

«А ведь они хорошие, – подумал он. – Сами по себе, сами в себе. Они тоже робкие и слабые, они тоже нежные и восторженные, иногда они плачут. Окружающее, этот лживый мир, дурманит их мысли, извращает их чувства, ожесточает их души. Но они хорошие, хорошие…»

Грязная, растрёпанная девушка с животом взирала на него издалека.

– Ну что же, – оскалился он ей и им. – Убейте меня, хорошие люди…

«Воплощение желаний и помыслов, возникновение сущего – это тревожит ум. Беспокоит душу. Провоцирует на фантазии».

«Оно и есть фантазия. Большая, мерзкая фантазия. Дрожит в чьем-то воображении, никак не исчезает, а оттого распускает зловония».

«Очень близко к правде».

«Любая мимолётность – она весома».

«Яви не всем позволяют прикоснуться к себе. А раскрываются – в безнадежности».

«Пусть оно перемалывается, пусть исчезает, в самом слове даже что-то ужасное – прошлое».

«Оно всё же сущее. По крайней мере кажется таким. Власть его всеобъемлюща, как не отрекайся – преследовать будет постоянно, без устали. Догонит однажды, накроет. Сметёт – тогда, возможно, и иное явится вместо привычного. Но так страшнее подчас».

«В яви его сомневаюсь. Оно – отмершее, оно – дымка. Но сила… сила действительно огромна. И жалости ждать не приходится – верю тому».

«И в нечто большее, смею думать».

«Во что же?»

«В присутствие возможности. Возможности, ты понимаешь меня?»

«Понимаю, но ты не прав. Я не могу верить в возможность. Отсутствие её – краеугольный камень. Пути закрыты, лазейки – если и были таковые – замазаны. Безверие и злоба внутри – ведь таким ты вскармливал меня».