Олег Лукошин - Сгустки. Роман

– Кипит… чайник-то, – глухими и плотными перекатами отдалённого грома донеслись до него слова старика.

Андрей встрепенулся, вскочил с табурета и двумя резкими движениями завернул газовые вентили. Крышка обшарпанного, помятого чайника, нервно дребезжавшая под напором пара, дёрнулась в последний раз и застыла. Смолкло бульканье и в кастрюле. Андрей поймал на себе взгляд старика: с лёгкой улыбкой кривого морщинистого рта тот глядел на него насмешливо. Из носа его, дрожа и извиваясь, вырывались две струи табачного дыма. Глаза были прищурены и хитры. «Мразь старая!» – подумал Андрей. Он наклонил кастрюлю и дымящаяся жидкость супа, хлюпая, перелилась в тарелку.

– Жарковато что-то сегодня, – подал голос старик.

– Да, жарко, – отозвался Андрей, нарезая хлеб.

– Вроде бы и лето к концу уже идёт, а смотри-ка ты, всё жара не спадает, – продолжал Егор Матвеевич.

– Потепление климата… – буркнул Андрей.

– Что?

– Климат теплеет. Погода на Земле изменяется.

– А, да. Слышал, слышал. Это из-за солнечной активности.

– Угу.

– Солнце – оно совсем не такое безобидное, как кажется. Там огромное количество химических элементов. Термоядерная реакция. А сейчас, должно быть, усиление её.

Андрей молчал. Старик почесал грудь и затянулся папиросой.

– Вот раньше на Земле ледник был, – выдохнул он дым. – Льдом всё покрыто было. Динозавры, кстати, в тот период вымерли. Значит, что получается? Получается, что термоядерная реакция на Солнце тогда недостаточной для обогрева Земли была. Так ведь?

– Да, наверное, – нехотя отозвался Андрей.

– Эх, интересно всё ж таки мир устроен! – покачал головой Егор. – Это ведь подумать только – как всё выверено, как всё правильно рассчитано. В центре – Солнце, вокруг него планеты вертятся. И не сталкивается, не врезаются. Удивительно.

Старик замолчал и погрузился в раздумья. Морщинистый лоб его кривого лица оперся о чёрную ладонь. Рваный тапочек покачивался на ноге. В руке дымилась сигарета. Он был серьёзен.

Андрей налил себе чай – бледноватый, сцеженный, но всё ещё годный для питья.

Старик вдруг очнулся.

– Налей-ка мне, Андрюш, стаканчик, а? – попросил он, забывая о своей скромности и переходя на привычные собутыльно-дружеские отношения. – Пил вроде только что, да чего-то ещё хочется.

– Пожалуйста, – отозвался Андрей, принимая его стакан.

Получив его обратно, Егор шумно отхлебнул, прополоскал чаем во рту и, тяжело двинув кадыком, сглотнул. Андрей старался смотреть на пол. Вон кучка сора, вон две горошины валяются, а вон таракан ползёт… Вторым глотком старик осушил стакан до дна и тяжело поднялся, вытирая ладонью выступивший на лбу пот.

– Пойду-ка, прилягу, – бормотнул он.

Андрей какое-то время сидел без движений, смотря в окно, на безоблачный кусок голубого неба. Световые полосы на полу заметно изменили наклон: день неумолимо отмерял свой ход. Солнце сияло почти над самым домом.

Солнце, люди – мерзкая обстановка. Город – он тоже разумный. Кажется – дома, улицы, деревья, машины – безжизненно, нет, здесь своя логика, своё существование. Он питается энергией. Высасывает, опустошает, а вроде солнце, вроде весело. Шумы, запахи – тоже воздействие. Он рождает в мозгу химер, ходишь, смотришь, думаешь – он такой и есть, нет, это не так, он другой – ужасный, смрадный. Идут люди, люди как люди, сами по себе – обман! Они его слуги, они против тебя. Они заглядывают в глаза, взгляды их страшны, блестят, и нет сил сдержаться, хочется сомкнуть веки, не видеть. Бороться – бесполезно, душа скомкана, жилки вздрагивают, не выдерживаешь накала. И гнёт, снова гнёт, сплошной гнёт. На мир можно смотреть только из окна. Похоже на кинофильм, будто не по-настоящему. Самому же пересекать этот экран – приходится, но как не хочется! Потому что сюжет непредсказуем, в любой момент возможен срыв. Тишина, покой – вот истинная стихия. Но нельзя, невозможно. Кони скачут, упадёшь – затопчут. Завихрения, смерчи – пустыня, вот кружится перекати-поле, вот струйка песка скользит по склону, холмы, холмы. Ночью – звёзды, если лежать на спине – они пролетают сквозь тело, остаются позади. Под пальцами крошатся скалы, кажется – то пальцы сильны, нет – то скалы стары, им миллионы лет, они рушатся. Камни и зелень – как будто привычно, но вдуматься – несоответствие. И звон, он такой гнетущий, тяжелый. Переливается, как время. А чтобы бежать, надо высоко поднимать ноги. Змеи спрятались и ждут – не давай им повод. Лети, лети, мотылёк, я оборвал тебе ножки, но крылья оставил, ты сможешь улететь. Они ходят и гниют, рычат, поворачивая морды, вопят и бьются о землю. Они прокляты.

– Андрюш, ты почему такой грустный? А? Чего молчишь?

– Разве грустный?

– Разве нет? Потухший, глаза печальные.

– Это маскировка. На самом деле я весел.

– Ты какой-то не такой в последнее время. Хмуришься, сердишься. Что с тобой происходит?

– Сам не знаю. Удивляешься порой даже: вроде всё по-прежнему, всё по-старому, день за днём, а вот ритм, ход этой жизни уже не чувствуется. Пустота какая-то, вязкость. Несёт куда-то, несёт и даже страшно делается.

– Ты просто устал. Тебе надо отдохнуть.

– При чём здесь это? Тут что-то всё иначе, глубиннее.

– Не знаю, не знаю… Мне тяжело тебя понять. Мне самой часто бывает невыносимо трудно. И даже тебе не о всём хочется рассказывать. Но жить как-то надо. Не ложиться же да умирать.

– А почему бы нет? Лечь и тихо умереть…

– Ну, сейчас ты неискренен. Ты никогда не сможешь просто так уйти.

– Почему это?

– Почему? Прости меня, конечно, но ты слишком слаб для этого.

– А может быть слишком силён?

– Да нет, не думаю. Как бы ты не относился к своей жизни, вряд ли ты сможешь от неё отказаться. Она не выдающаяся, скромная, но зато по-хорошему размеренная, спокойная. И менять её на что-то бурное, лихорадочное, тем более на смерть ты никогда не решишься. Ты её пленник.

– Да, ты права. Всё действительно так. Лишь гниение, постоянное гниение, больше ничего. Жизнь страшна, смерть ужасна – это невыносимо.

– Но у тебя есть я. Я люблю тебя. Я всегда с тобой, я поддержу тебя.

– Поддержишь… Ах, если бы это действительно было так.

Дверь с протяжным тихим скрипом отворилась и крохотное детское личико робко просунулось в проём. Несколько секунд девочка озабоченно рассматривала убогий интерьер комнаты, а потом, переборов страх, распахнула дверь пошире и, сделав несколько шагов, остановилась возле кровати. Андрей подмигнул ей.

– Как дела? – спросил он.

Девочка молчала, лишь засунув два пальчика в рот, осторожно рассматривала Андрея.

– Ну, ты что такая невесёлая? – приподнялся он.

В дверном проёме появилась Елена. Соседка. У неё с дочерью самая большая комната. Относительно большая – по сравнению с его и стариковской.