Валерий Михайлов - Книга пощечин, или Очередная исповедь графомана

Не удивительно, что после папиной смерти к маме потянулись женихи.

Первым набрался смелости Макариус, бывший муж Тети Оли. К тому времени он уже был несколько лет вдовцом.

В юности он плавал, или, как они говорят, ходил на теплоходе по реке Дон, пока не попал в шторм. Штормит на Дону серьезно – детям до пяти лет купаться нельзя. Сражался он с непогодой, проявляя чудеса героизма, но не выдержал натиска стихии и рухнул подобно Александрийскому колоссу, поскользнувшись на палубе. Испугавшись, он списался на берег, где долгие годы перебирал героически папки, за что получил звание ветеран труда.

В свое время мать изменила в документах дату его рождения, благодаря чему он не попал на войну, что не мешало ему завидовать дяде Феде, мужу другой маминой сестры, тети Лены. Тот в 16 лет добровольцем ушел на фронт и всю войну провоевал в разведке. Завидовал Макариус его ветеранской пенсии.

– Ну так воевать надо было, а не в тылу отсиживаться, – обрывала Макариуса мама, когда он начинал жаловаться на «несправедливость».

– Да что там он воевал, – огрызался Макариус.

В молодости Тетя Оля неудачно переболела ангиной, которая дала настолько серьезное осложнение на сердце, что ей пришлось уйти на пенсию по инвалидности. Пенсия была 40 рублей. Макариус зарабатывал около сотни. Для семьи из трех человек, у них был сын Вова, это были копейки. Разумеется, мама им помогала, тем более что Вову фактически вынянчила она.

Из-за этого сначала Коля, а потом и Свинина возненавидели Вову лютой ненавистью. По их версии благодаря своей подлости Вова втерся в доверие к маме и получал блага, которые по праву принадлежали Коле. Позже Вова сначала украл трубы с моей дачи, а потом начал по ночам лазить через забор к Митрофановне и воровать ценные вещи у нее в сарае. Разумеется, это был бред. Не знаю, воровал ли кто трубы, но во дворе у Коли я обнаружил очень похожее на выкопанное у нас на даче кем-то дерево, причем появилось оно у них сразу после того, как пропало у нас.

Когда у Вовы родились дети, ненависть уродственников распространилась и на них. Пока они были маленькими, Коля доказывал всем, что они тупые и недоделанные, вот только со временем они выучились и нормально устроились, чего нельзя сказать об уродственниках.

Но вернемся к Макариусу.

До самой смерти Тети Оли он не верил в то, что она серьезно больна, и когда она стонала ночами уже в свои последние дни, он ругался и требовал, чтобы она заткнулась, так как ее стоны не давали ему спать. Этого мама не смогла ему простить.

Уйдя на пенсию, зажил Макариус яркой, интересной жизнью: Вставал он на рассвете и сразу же шел в туалет, где продолжал дремать, пока его не звали к завтраку. После завтрака он перебирался в зал, где измерял себе давление и температуру, после чего заносил их в специальный журнал. Также он фиксировал температуру воздуха, атмосферное давление, осадки и прочую дребедень, составляющую, по его мнению, совокупность решающих факторов, или состояние среды его обитания. Я больше чем уверен, что была у него в журнале специальная графа, где он отмечал данные о своем дерьме: цвет, запах, количество, консистенцию. Количество дерьма определялось на глаз в связи с отсутствием необходимых для его определения приборов. Он разве что цветные графики не строил. Возможно, потому что не хотел тратиться на цветные карандаши или, верх расточительства, фломастеры. Периодически он засыпал, тревожно вскакивая каждый раз, когда начинались новости, которые он никогда не пропускал.

Как-то Вова предложил Макариусу купить мешок сахара пополам.

– Чего я буду покупать пол мешка, если нас четверо?! – возмутился Макариус.

– Так ты же его и ешь.

– Да ну, сколько там я его съедаю?

– Мы пьем чай без сахара, а ты кладешь в чай то сахар, то варенье. Кроме тебя никто его не ест.

– Зачем тогда он нужен? Я столько не съем.

– Тебе так только кажется.

Следующие несколько дней Макариус не находил себе места. Сначала он раздобыл где-то школьные лабораторные весы, на которых взвесил ложку сахара. Затем высчитал среднее значение выпитых чашек чая… В конце концов, после целой цепи математических вычислений, он определил свою среднегодовую норму сахара.

Пришел он как-то к маме на день рожденья.

– Привет, Том. Цветы, я знаю, ты не любишь, так я купил тебе конфет 200 грамм к чаю, – сообщил он, вручая ей кулек наверно самых дешевых конфет, – это то же, что и коробка, но там за кусок картона дерут столько! Им бы только хапать! Довели страну! Это все Ельцин…

Надо было сохранить эти конфеты и положить их в музей, рядом с пайкой блокадного хлеба.

Случилась с Макариусом беда. Заболел живот в районе пиписьки. Стоило у него где-нибудь кольнуть, как он в панике бежал сначала к Макаровне. Доводилась она ему сестрой, и занималась тем, что торговала БАДами. Макариус был одним из главных ее клиентов. Оставлял он у Макаровны всю пенсию, за вычетом ста рублей, которые отдавал Вове на содержание семьи.

От Макаровны он спешил в поликлинику, а оттуда уже шел к нам.

– Вот! Дармоеды! Полдня сидишь в очереди, а они толком не выслушают. За что им только деньги платят! – возмущался он.

– Ты эти деньги видел, дядь Вань? Ты хоть раз шоколадку кому-нибудь купил? – спросил его как-то я. – Ты бы коробку конфет взял, или еще что-нибудь…

– Еще чего! Буду я взятки давать! Не заработали! Это вы их разбаловали, что они на честного человека смотреть не хотят. Им за это деньги платят.

– Тебе надо сделать бандажик, чтобы, не дай бог, кишки не повываливались. Это пока, а вообще тебе нужно операцию делать. Потом возьмешь у меня новое лекарство для заживления, – решила Макаровна, взглянув на пипиську брата.

Поликлинический хирург не стал оспаривать мнение Макаровны и выдал Макариусу направление на операцию.

Взяв направление, он помчался к нам. Обычно он сначала ломился, чуть ли не вынося ногами дверь, и только потом вспоминал про звонок. Тогда же он позвонил, как нелишенный воспитания человек. Когда приходил Макариус, мы обычно играли в «никого нет дома». Маму от него тошнило. К тому же у него было обыкновение засесть на целый день и грузить политикой. Своей любовью к мытью и перемене белья он был похож на Бастинду, да и сидеть с ним за столом было одно мучение. Мало того, что своим русским духом он портил всем аппетит, он еще чавкал, плямкал, пускал слюни и матерно крыл Ельцина.

Мое увлечение политикой ограничивается тем, что я назвал туалет Президентом, и с тех пор, когда мне требуется в туалет, говорю, что меня вызывает Президент, или пора кормить Президента, поэтому выслушивание нападок на Ельцина меня не прельщало.

– Привет, Вань, заходи, – сказала мама. Она открыла дверь, купившись на его звонок.