Стелла Марченкова - Ржищи. Женщина с оптимизмом на грани безумия

Как там, в русской поговорке, про затишье перед штормом.

Вечером у него была назначена важная встреча. Он торопился, и трубку в офисе взял по инерции, уже на бегу. Роберто, Роберто, верещал кто-то истерически, на непонятном языке. Из знакомых слов только имя. Боже, ну почему все так не вовремя. Сосредоточившись, понял, русская. Забралась в Себоргу, на вершину. И выбраться не может. Еще бы смогла. Без автомобиля. Без гида. Конечно, там нет, ни такси, ни общественного транспорта. Это же деревня, высокогорная. Ноу бас. Ноу такси. Ноу пипл. Кричит в трубку. Пытался продиктовать ей номер такси, цифры, кстати, на русском говорил. Что-то проверещала, и в трубке пошли частые гудки. Он опаздывает на встречу, а здесь эта сумасшедшая русская. С другой стороны, он же за нее отвечает, случись что. «Страховая компания за нее отвечает», – подумал он зло, и пошел к машине. Уже на ходу отменил встречу. Ведя машину в вечернем тумане по серпантину, заметил двигающуюся фигуру. Что это, подумал он? Ходить здесь категорически запрещено, две машины и то не разъедутся, может, случилось что? Затормозил. Вышел. Мама миа! Русская! Чешет и орет во весь голос. Оказалась, это она поет. Вернее, она так думает, что поет. Воткнулась прямо в него, и хорошо, что в него, а не в машину. Он хотел выругаться, но вовремя сообразил, что бесполезно, все равно ничего не поймет. Трудности перевода. Банально. Но сдерживаемая злость еще хуже. Взяв ее за ворот куртки, встряхнул, вложив в это все, что хотел, но не мог сказать. Она, как гуттаперчевая кукла, повисла в его руках. Поставил. Что толку пытаться объяснять? А вообще это ее проблемы и он, впервые лет за пять, повысив голос, начал выговаривать ей, этой русской дуре, которая в чужой стране, не зная языка, залезла на высоту 2 км, к ледникам. Он орал, жестикулировал, выплескивал все эмоции. И злость на нее, и досаду от сорвавшейся встречи, и бешенство от того, что стоит на горном серпантине, в тумане. Покричал и стало легче. И русская молчит. Конечно, знает, что виновата. Сверху вниз скользнул по ее лицу, которое оказалось абсолютно мокрым. Эта спортсменка плакала. Причем, слезы просто стекали как по стеклу, из открытых глаз, которые почему-то смотрели на него. Как? Как на спасителя, с благодарностью. Это поставило его в тупик. Только тогда он заметил, что ее просто треплет, как флажок на яхте в сильный шторм. Она замерзла, дошло до него. В каких-то колготках, легкой тунике, выглядывающей сантиметров на десять, на снежной вершине! Конечно, она замерзла. А он стоит перед ней, в теплой парке, и ему даже в голову не придет, что первое, что ей надо, это согреться. Ему давно не было стыдно. Он снял куртку, надел на нее. Сам. У русской руки в рукава не попадали. Вспомнил, что за ними стоит машина, с теплым салоном. Открыл ей дверь, помог сесть. Быстрее в отель. Там согреется. Он вспомнил, что она «велела» отключить отопление. Минут 40 уйдет на то, чтобы в помещении стало тепло. Правда, есть одеяла, пледы, горячая вода. Когда доехали, включив отопление, настроил его на максимум, закрыл окна и балкон. Надо быть такой ненормальной, чтобы в январе держать их открытыми, когда море под окнами. Поставил варить кофе. И повернулся к ней. Она стояла там, где стояла до того, как он начал заниматься всем вышеперечисленным. «Шок что ли», – подумал он и стал снимать, сначала свою, потом ее, куртки. Туника из легкого батиста и… ничего. Голая грудь от холода обозначилась так, что обойти ее взглядом было сложно. Он пытался. Не получалось. Надо же, вот тебе и бесполая. В конце концов, главное, согреть, вертелось у него в голове. Никак не мог вспомнить, как по-русски вода, чтобы отправить ее в теплую ванну. Ничего лучшего, как просто помочь раздеться, ему в голову не пришло. Начал с колгот, неожиданно быстро она схватила его за руки, пытаясь оттолкнуть. Сил не хватило и он, зная, что поступает так, как надо в экстренных ситуациях, продолжал. Но, видимо, теория это далеко не практика. Потому что русская, вместо того, чтобы помочь ему снять с нее тунику, начала вдруг снимать рубашку с него. Как ни пытался, он не мог вспомнить, как это случилось. Почему его глаза останавливались, то ее на груди, то на ее, вдруг согревшихся, глазах. Почему его руки бережно гладили ее тело, когда удалось справиться с батистом. Он был сильнее и боялся причинить боль. Как она стала частью его? Как это могло произойти, чтобы русская в военных высоких ботинках, штампующая по утрам плитку в холле отеля, вдруг оказалась такой легкой и нежной. Как у нее, такой сосредоточенной и строгой, вдруг появилась кошачья грациозность и… даже развязность. Он не понимал. И не помнил ничего, кроме… впрочем, это не важно, что он помнил. Его удивило, что после произошедшего, он, как это обычно с ним бывало, не «протрезвел», не попрощался и не ушел. Он все-таки налил ей ванну, проследил, чтобы она туда села, и даже помог вымыться, почти горячей водой. Затем отвез в его любимый ресторан на берегу, совершенно безлюдный в это время года. Они молчали. А что им оставалось. С ее знанием итальянского, и его – русского. Шум моря. Ее робкие и какие-то виноватые взгляды. И его, не спешащее уходить, желание.

Утром она привычно проштамповала плитку своими ботинками. Шапка. Рюкзак. Все на месте. Прибавились только шерстяные гетры. И термос в руках. Она подошла к нему и, сказав это русское бесцеремонное «привет», сунула под нос дисплей телефона, на котором он прочитал: «Где мне наполнить горячей водой термос? Немного ошалев, он с самого утра мучился, как бы так сделать, сказать то он не мог, чтобы дать понять, что это было хорошо, но этого больше не будет, а она про термос. Подошел к кулеру, налил кипяток. Она поблагодарила и ушла. И вернулась, не изменяя привычке, в 9 вечера. Он видел из своего офиса, пришлось задержаться. Через два дня она уезжала. Проводить лично, что было в его правилах, он не смог, так как попал в аварию и даже умудрился сломать нос. Поэтому на вокзал отправил помощника, а сам просто пожелал заученное «Счастливого пути».

И вздохнул. С облегчением.

Часа через три вернулся помощник, продрогший, рассказал, что поезд задержался на два часа, и хорошо, что они не отправили русскую одну.

Джанни замерз, а русская? Ему вспомнилось Себорга. Он нашел в базе ее номер и отправил сообщение, в котором просто спросил, все ли в порядке и пожелал спокойной ночи. Предварительно переведя все на русский, с помощью гугла. Утром еще написал «Доброе утро». Это было обычной вежливостью хотельера. Не более.

Она, доехав до Москвы, в ответ отправила ему фотографию заснеженного города и «скучаю».

В тот момент он тоже скучал и даже очень. Два дня их настроения были, что называется, в унисон.

Потом он закрутился с новым проектом, и вся эта история стала уходить из его памяти. Быстро. А что? У мужчин всегда так. Как это у русских, с глаз долой…