Вера Маленькая - Однажды в Коктебеле. сборник

Ольга проснется, когда они будут подъезжать к деревне и, как будто не было голубого поля, попросит буднично: «Ты мне напомни, чтобы в зеркало старое посмотрела»». И расскажет о сне, о странном желании учительницы.

– Напомню, только глупости это. Умойся, кстати. Заспанная, смешная такая, – голос дрогнет от нежности. Дрогнет, а он сделает вид, что закашлялся.

В деревне скажут, что уехала Алла Юрьевна на две недели в Москву, с сыном. Ольга изумится:

– У нее и сын есть? Надо же. Может, она еще и замужем? Подумать только.

– Оля, Оля, – шепнет Владимир, – что ты несешь? Опомнись.

И, правда, чего это она вдруг? Простила же. Поговорить бы. Не о пруде, не о депрессии. О жизни, о детях. По – доброму. Непросто это, да уже и не получится. Значит свыше не назначено. Со сценарием придумает что – нибудь.

Они остановятся у хозяйки бывшего родного дома.

– К Алле Юрьевне – то зачем, Оленька? Или учила тебя?

– Учила немного, – соврет Ольга, – к встрече одноклассников готовимся, воспоминания пишем. Может, вы что – то особенное о ней расскажите. Странной она тогда была. Или нам, соплячкам, казалось?

– Какие странности, Оленька? Душевная, работает много. Сын замечательный, любит ее очень. Личная жизнь не сложилась, так бывает.

Не все, не все, подумает Ольга, о том, что со мной случилось, никто не знает. Усмехнется.

– Смуглая очень. Не цыганская кровь – то?

Анна Павловна посмотрит на Ольгу с удивлением. – Тебе, Оля, какие воспоминания нужны? Это больше на сплетни смахивает. Ты меня даже не спрашивай.

– Не беспокойтесь, Анна Павловна, – прервет Владимир, – Оля просто устала. Найдем возможность встретиться с Аллой Юрьевной, еще раз приедем. Вот отдохнуть бы немного, а Оле молока дайте да горбушку хлеба побольше. Всю дорогу мечтала.

Чего он вмешивается? В деревне все друг о друге знают. Как же, поедет она еще раз! Вот набегут деревенские и она тихонько расспросит. Отдыхать он собрался. О молоке позаботился. Да она его терпеть не может. Издеватель! Намекнул, чтобы молчала.

Владимир принесет из машины две коробки с гостинцами и уйдет спать на сеновал. Ольга покраснеет: «Надо же! Догадался, не с пустыми руками к ее землякам ехал. А она… Что она? В голову не пришло. Ну, не пришло». За веселым чаепитием, с песнями, не посмеет спросить об учительнице. Будет петь вместе со всеми, выпьет ликера. О дочке расскажет. О том, что такая же беленькая, с веснушками, как она в детстве, отличница, в музыкальной школе занимается. Муж? Хороший муж. Спать почему рано забрался? Так устал, дорога длинная. Не скажешь, что друг. Не поймут. Анна Павловна неожиданно вспомнит:

– Ленечка, сын Аллы Юрьевны, зеркало хотел выбросить, а она не дала. За ним, мол, еще хозяйка приехать может. Оленька, а оно ведь ваше. Помнишь, старинное? Любила ты перед ним артистку изображать. Заберете?

Зеркало, зеркало… Вот оно у кого. Вот почему сон. Знала учительница, чье. Колдовала, наверное, на нее, чтобы молчала. Потому тосковала и мучилась. Страшно – то как! И голова кружится. Где этот Владимир? Оставил ее одну. Пойдет и разбудит, разбудит…

– Оленька, ты чего побледнела? – испугается хозяйка, – иди отдыхай. Постель удобная, под пологом. Зеркало завтра посмотрим. Я за домом приглядываю, у меня ключи, а мы еще посидим. Стол уж очень хорош. Не жадный мужик у тебя.

– Не жадный, очень даже добрый, – пробормочет она и разозлится, – вот разбудит сейчас этого мужика и подушкой отлупит, чтобы знал, как с женщинами себя вести.

Приоткроет краешек полога. Увидит, что спит, как ребенок, положив под щеку ладонь. Вздохнет: «Не позвал. Какая любовь? Порыв… С головой – то что? Кружится, кружится. Выпила дурочка много». Найдет одеяло, ляжет прямо на ароматное сено, укутавшись с головой. Проплывут в полусне волны голубого поля. Лен? Васильки? Рядом, под пологом, друг с продолговатыми, сильными ладонями. И нестрашно уже… Нестрашно!

– Спишь и спишь, – скажет жалобно на рассвете, – озябла, иди ко мне.

Скажет и замрет от прикосновения властных рук. И услышит приглушенное: «Люблю!», как там, на упругих стеблях цветущего поля.

В дом учительницы зайдет с волнением. Бережно проведет ладонью по резной раме зеркала: «Ну, здравствуй!» Всмотрится в тусклую глубину. Там ее счастливое зазеркалье, радость, восторг, мечты, ведь жизнь так многое обещала. Вот сегодняшнее ее отражение: стильные джинсы, яркая туника, бейсболка на светлых волнистых волосах. Успешная и красивая. Любимая и любящая. Жизнь обещала больше… Не надо, не надо гневить Бога, опомнится вдруг, судьба подарила много хорошего. Но мужа опять предала. Предала мужа! Порыв и природа… Какая любовь? Благодарность еще. Если бы не Владимир, так бы и страдала навязчивым «не сбылось», придумывала роли. И, наверное, пристрелила бы учительницу. Впрочем, зачем об этом зеркалу знать? Не за этим пришла.

Учительница во сне сказала, что судьбы и отражения переплелись. Судьбы понятно. Лучик с чем переплелся? Ее, Олин, лучик, веселый, радостный. Представила рядом лицо молодой учительницы. Сначала смеющееся, а потом… Да ведь она плакала, навзрыд, и все повторяла: «Что я наделала, мамочка?» Маму звала и кого – то еще. Неужели ей было стыдно, как она с этим жила? И уж точно не было злобы и колдовства, иначе бы сын вырос другим. Колдовство – то вообще чушь. Вчера себя накрутила. Яркий детский лучик счастья и стыд вот что переплелось. Отражения! Не будет она разбираться в чужой жизни. Не надо судьбу, сценария. Иначе поступит, даже если совсем неправа.

Всмотрится в тусклую глубину и скажет: «Я тебя простила! Забудь свой стыд. Все в прошлом, не надо туда возвращаться».

– Оля, ты с кем разговариваешь? – всполошится Владимир. Здесь никого нет.

– С учительницей, – ответит она тихо, – не будет сценария. Не хочу. Ни к чему он.

Сердце его замрет от жалости. Фантазии, эмоции, впечатлительность. Как она умудряется быть прагматичной на работе? Оленька, Оля… Девочка дорогая.

Ольга пройдет в палисадник, сорвет три крупных ярких цветка. Найдет в доме стеклянную вазу, поставит букет на стол.

– Завянут, – огорчится Анна Павловна.

– Вы меняйте, их здесь много. И передайте: «От Оли». Она поймет. Зеркалом пусть сама распорядится. Так лучше.

– Так лучше, – повторит в дороге и замолчит.

Он будет вспоминать лен, аромат сена, полог, страсть, которую ни с чем не спутаешь, ее податливую беззащитность. И нежность. Нежность, которая без любви невозможна. Подумает, что за счастье это надо благодарить жизнь, а Оленьку, артистку конопатую беречь, не отпускать от себя и будь что будет.

– Знаю, о чем думаешь, – скажет она наконец. – Мы с тобой черту перешли. Прежних отношений уже не вернуть, а быть любовницей я не хочу.

– Мужик никакой? – рявкнет он, – плохо со мной было?