Наталья Нестерова - Устное народное творчество пациентов (сборник)

С большим трудом втолкнув в Ксюшу творожный пудинг, Инна получила корчащуюся на диване страдалицу:

– У меня животик болит! Ой, болит!

Известное дело, в книгах о детской психологии много раз описанное: эмоциональные переживания ребенок переносит на физическую немощь – способ поддержания заботы о своей персоне. То же самое происходит со взрослыми при так называемых психомоторных недугах: у человека сердце болит не потому что износилось, а потому что внимания к его личности не хватает. Хотя надо признать, что болит ощутимо.

– Животик часто у девочек бунтует, – присела на диванчик Инна, изо всех сил сохраняя спокойствие и поддерживая благодушный тон. – Потому что творожок, который ты съела, встретился с желудочным соком…

Ваня, обвешанный «оружием» и отчаянно ревнующий, крутился рядом.

Инна вспомнила, как Ваня однажды гостил у двоюродной бабушки. Вернулся и первое время прихрамывал, твердил, картавя: «Все болит. Ноги болят, луки болят, селце болит – усе болит, сколей бы помелеть». Это он вслед за бабушкой повторял, которая «скорей бы помереть» твердила последние двадцать лет.

Следующий день был выходным и прошел под знаком постоянной борьбы с Ксюшиными капризами. К вечеру выдохлись не только Инна с Анной Петровной, но и сама Ксюша. Вялая девочка лежала на диване и только тихо скулила, что болит животик. Тут, наконец, до Инны дошло, что с животиком могут быть настоящие проблемы. Вдруг аппендицит?

Инна вызвала неотложку. Врач воспаление аппендикса отмела, но выписала направление в больницу.

– Почему сразу в больницу? – воспротивилась Инна.

– Потому что нужно обследовать. Посмотрите на нее: бледная, синяки под глазами. Ребенок явно болен, а правильный диагноз в домашних условиях не поставить.

В приемном покое детской больницы у Инны забрали Ксюшу и пакет с бельишком, наспех собранным Анной Петровной. Медсестра, назвав Инну мамочкой (Инна не стала поправлять), велела приходить завтра и прикрикнула на Ксюшу:

– Пошли, чего расселась. Не на руках тебя нести, большая уже.

Инну замутило от мерзкого чувства облегчения: был у тебя чужой вредный ребенок, и ты от него избавилась.

Она шла по дорожке, когда позвонил Борис.

– Как там Ксюха? – спросил он, забыв поздороваться.

– Плохо, Боря, – вынуждена была признаться Инна. – Ее забрали в больницу, что-то с животиком.

Борис молчал несколько секунд, Инна только представить могла, что творилось у него на душе. И не нашла ничего лучше, как оправдываться, мол, они с мамой старались как могли, но врач неотложной помощи…

– Я буду завтра днем, – сказал Борис и отключился.

«Нас винит, – подумала Инна. – Пусть во всех смертных грехах винит, только бы Ксюша выздоровела».

Утром Инна примчалась в больницу ни свет ни заря. Ждала долго: пока врачебный обход закончится, пока медики свои дела сделают. Доктор вышел к ней около полудня.

Непроницаемое лицо, ни грана сентиментальности. Игнат Владимирович сказал, что подозревает у Ксюши обострение гастрита, предъязвенную стадию.

– Как? – воскликнула Инна. – Разве у детей бывает гастрит и язва?

– Полное отделение, десять палат, – махнул в сторону коридора Игнат Владимирович. – Мамочка, вы прежде обращались к врачам, есть медицинская карта?

Инна уже знала, что в больнице принято родительниц маленьких пациентов называть мамочками. Пришлось объяснить, что Ксюше она не мамочка, что медицинские документы отсутствуют.

Доктор скривился, но не удивился, всякого, очевидно, повидал.

Он собрался уходить, но Инна схватила его за рукав белого халата. От волнения она не могла вспомнить, как называется процедура исследования желудка.

– Скажите, а Ксюше будут… шланги, трубки… во внутрь толкать…

– Да, гастроскопию мы сделаем завтра.

– Но девочка не выдержит! – У Инны брызнули давно копившиеся слезы. – Пожалуйста, не надо!

Несколько лет назад Инне делали гастроскопию. Воспоминание из кошмарных, для ребенка подобная манипуляция вовсе чудовищна.

– Успокойтесь, выдержит, – привычный к слезам мамочек Игнат Владимирович отцепил Иннины пальцы.

– Я могу навестить Ксюшу? – с трудом взяла себя в руки Инна.

– Нет, – отрезал доктор. – Посещения родственников в нашем отделении не практикуются. И передач не нужно, ребенок на специальной диете. Книжки, игрушки – пожалуйста, но в разумных количествах.

– Но почему запрещены посещения? Это ведь больница, а не концлагерь.

– Потому что дети должны привыкнуть к тому, что здесь они лечатся, что нужно потерпеть. Все терпят, и она сможет. А визиты мамочек выбивают ребенка из колеи.

– Да, я сама психолог, – вдруг заявила Инна.

– Психологи тоже плачут. Всего доброго! – попрощался врач.

Инна еще несколько часов бродила по больничному парку, ждала Бориса. Он приехал около пяти. К этому времени Инна столько передумала, переварила, перемучалась, что обрушила на Бориса водопад упреков.

– Твоя бывшая жена не свинка морская, а детоубийца! И няни тоже гадины. Кормить ребенка чипсами, поить колой! Они сорвали Ксюше желудок. Язва у пятилетней малышки! Что это, как не подлость? Куда ты смотрел? Ты отец или хвост собачий? За бизнесом дочь не видел. Денег тебе мало? Какие деньги, когда маленькая страдает! Ты хоть отдаешь себе отчет, какая у ребенка сейчас трагедия? Мало того, что вырвали из родного дома, увезли неизвестно куда, к посторонним людям, так еще и животик сильно болит. Ксюша мучается, а ты… ты…

Инна замолкла, не подобрав слова и разглядев лицо Бориса. Клеймить его безжалостно. Серый от горя, Борис пребывал в состоянии ступора, который прямо ведет к инфаркту сердца, если не заставить человека действовать, не показать ему путь выхода из жизненного тупика. Причем заставить подчас требуется насильно.

– Боря! Смотри на меня!

Он с трудом сфокусировал взгляд на Инне.

– Соберись! – потребовала Инна.

Бесполезно. Борис смотрел на нее, но не видел. Стоит на месте, но кажется – проваливается в черную бездну отчаяния.

Инна размахнулась и влепила Борису пощечину Он дернулся, точно опомнившись. Инна ударила по другой щеке.

– Ты чего руки распускаешь, сдурела?

Возмутился, уже хорошо.

– У нас с тобой варианты, – Инна не обратила внимания на вопрос, – первый: давай поплачем над собственными ошибками, второй: начнем действовать во благо твоей дочери. Честно говоря, я уже нарыдалась. Но если тебе нужно слезу пустить, готова подождать.

– Второй вариант.

– Ты сейчас собираешь в кучку свою мужскую волю и отцовскую любовь. И действуешь. Идешь в больницу. Лечащего врача зовут Колесников Игнат Владимирович. Договариваешься, чтобы Ксюшу положили в отдельную палату вместе со мной. Понял? Если Колесников откажет, а он крепкий орешек, топаешь к главному врачу, подключаешь губернатора, президента России, генерального секретаря ООН, бандитов, киллеров – кого угодно. Ксюшу нельзя оставлять одну. Теория тюремной изоляции больных детей – для статистического большинства госпитализированных малышей, но не для твоей дочери. Ее капризы, ах, я не сразу поняла, – это крик о помощи, а не выкрутасы избалованной девицы. Или не только выкрутасы. Каждому растению требуется вода, но одному капля в месяц, другому – ежедневный полив.