Ярослав Полуэктов - DUализмус. Трава тысячелистника

Олеся до поры этого не знала. А когда – со временем – догадалась, – не полная же дура, – то делала вид, что такие мелочи, как трах мужа на стороне её не особенно интересует.

У мужа чешутся кулаки.

– У всех что ли так? – думала она. – Или только мне с этим делом подвезло?

Уточнять манеру ответного поведения у опытных подружек, тем более у людей с улицы, ей стыдно и неудобно.

Она перечитала массу литературы. На школьных сборищах декламировала наизусть прозу Куприна. Отождествляла его выдуманную и дикую Олесю с собой. Она не желала понимать упавших нравов общества точно так же, как Ярмола не мог понять букву «К» с её лишними палками и кривулинами.

♫♫♫

Олесин первый мальчик – это и был Серёга, оказался подкован и силён не только в постели, но и на полу, и на кухне, и на столе среди грязной посуды и открытых шпрот, а также в обоссанном собаками, изрисованном гадостями подъезде.

Было дело и в плацкарте вагона, везущего Олесю на далёкую турбазу. Именно в этом пассажирском вагоне, вдали от родителей, она впервые попробовала слабый алкоголь и позволила лапать себя по-настоящему. Там же в вагоне и отдалась.

Безудержный позыв тела позже усиливался корнями елей, сосен и тополей, едко жгучими муравейниками и наркотическим запахом полыни в городском лесу. Зимой на лыжах отдаваться сложнее, но Олеся испытала и это.

За эти безумно романтические проделки Олеся прощала Серёге почти все.

Других, отточенных до совершенства знаний, у Серёги, кроме уже упомянутого, не было, поэтому он долгое время отлынивал от работы, благополучно посиживая на шее родителей с обеих сторон.

Особенно нравилось сидеть на шее родителей Олеси, так как именно в их доме он проживал, пользовал их туалеты, мостил следами полы и, соответственно тёщиным умелостям, сытно и вкусно питался.

Стараясь не попадаться Тёще на глаза, сидел закрывшись в спальне и глядел в телевизор, не разбирая в происходящем там смысла.

Согласно резолюции семейного совета ему потребовалось зарабатывать средства к существованию. Серёга натянул гопниковские шаровары с лампасами, чем устрашил насмерть директрису некоего торгующего продуктами питания заведения, и устроился там работать простым—на, охранником—на.

После первого же случая воровства с Серёгой нежно побеседовало мудрое охранное начальство—на. И по—простому—на, не вдаваясь в детали—на, попросило его поменять профессию.

Серёга не согласился—на и нашёл такие убедительные аргументы, что для контраргументации пришлось пригласить магазинных понятых.

Пару следующих недель ему пришлось ходить в черных очках и похрамывать на обе ноги. Подумывал подать аппеляцю в нарсуд по поводу своей непричастности—на к расхищению дорогих консервов—на и бутылочной водки, и так ещё по мелочам типа сигарет «Верблюд-на». Пораскинув умом, и, чтобы не рекламироваться понапрасну, заявления не подал.

Расчуяв вкус и пользу личных денег, он устроился на подобную же работу, но уже на менее хлопотную и понятную. То есть на настоящее охранное предприятие, где частная добыточная инициатива в пользу начальствующих братков поощрялась сверху донизу.

От такой работы шли какие—никакие дивиденды, которые можно было регулировать самостоятельно и утаивать сверхпроцент.

Совмещая охранную деятельность с работой по очистке территории, Серёга проявлял верх экологического гуманизма и самоотверженности. Он умело очищал автомобили и фургоны дальнобойщиков от лишнего мусора и ненужного хлама, оставляемого доверчивыми владельцами автомашин в салонах и кузовах слишком уж близко от брезента.

Серёга полюбил ночные дежурства. Охранное начальство надлежащим образом полюбило Серёгу.

♫♫♫

С Грунькой Дада Кигян отношения наладил быстро. Этого не скажешь о маме Олесе, всё ещё сомневающейся в прекрасном выборе ухажёра и не менее счастливом будущем.

Обладательница отменного тела имела абсолютно правильную, классически построенную головку со строгой, обволакивающей учительской причёской.

В головку грамотно, как все семь колонн в Парфеноне, были встроены выразительные и пропорциональные карие глазки. Два – не семь. Но даже и этого достаточно.

Вечно опущенные уголки рта придавали Олесиному лицу выражение некоторой трагической меланхолии, основанной на презрении к миру, несправедливо обижающему её.

Глаза – зеркало души.

Красивые Олесины глазки, скрытые чёрными ресницами, были непроницаемы как выгреб во дворе у Штирлица. Губы заменяли зеркальную функцию глаз. Из рисунка губ следовало, что Олесей управляла неуверенная и обиженная душа с незаживляемыми зарубками переживаний.

Её неуверенность в благополучном истечении необдуманного и диковинного романа с пожилым, хоть и весьма бодрым интеллигентишкой, подкреплялась огромной разницей в возрасте.

Разница составляла цифру двадцать семь. Для непосвящённого она чудилась как семнадцать. Для талантливых интеллигентов это является хоть и редким, но вполне терпимым случаем.

Преимущественно именно на это Кирьян Егорович и делал ставку. Более весомого аргументария у него не было. Но талантливость ещё требовалось доказать. В паспорте талантливость не прописана.

♫♫♫

Кирьян Егорович вцепился в Олесю хваткой необыкновенной.

Он охмурил Олесю за один только вечер, да что вечер – за полвечера, – и так уверенно, будто всю жизнь специализировался в ловеласах и довёл это умение до совершенного мастерства.

В его пору, собственно говоря, и сами бабы—женщины были ему уже не очень нужны: лишь бы были очередные партнёрши—игруньи, разжигающие охотничьи страсти, интрижки-шахматишки; и интересен был сам процесс совращения. А тут вдруг на него, словно в отместку за прошлое, накинулась и стала жрать с кишками самая настоящая, запоздалая, и по—ястребиному хищная любовь.

Кирьян Егорович, пребывая в скромном звании набирающегося опыта холостяка, надеялся, что не весь женский мир после развода повернётся к нему спиной.

Он томился от отсутствия правильного женского внимания с не доставшимися по прошлой жизни похвалами в честь его немереных талантов.

И, потому только, завидев красивую Олесю, залетевшую ему в глаз, словно в пасть акулы с загнутыми зубами, а следом и в сердце, сумел перебороть естественный страх отторжения, который находит на большинство нормальных мужчин при первом знакомстве.

За него решило сердце: он автоматически стал действовать так, словно нужно было лечь на амбразуру вражьего дзота, от подавления которого зависела судьба войны и его личная доля в победе.

Словом, в тот момент он был Александром Матросовым и Александром Суворовым в одном лице. Один был героем, другой гениальным победителем и автором сумасбродного перехода через непроходимые Альпы.