Вероника Ткачёва - 7 женских историй

Сашка был явно не в себе. Футболка только с одного бока заправлена в джинсы, волосы всклокочены. Он сейчас как никогда был похож на драчливого воробья, которому хорошенько досталось от собратьев-птиц, но это не погасило в нём боевого настроения. Не дослушав ответ, Сашка уже бежал дальше по благоухающим дорожкам парка.

– Что ж это творится такое?! – обратилась Елена Саввишна к проснувшемуся внуку.

Внук недовольно крякнул, видимо, уже проголодался. Елена Саввишна дала ему соску, которую он жадно засосал, и поспешила домой.

Вечером, когда внук был накормлен, вымыт и уложен спать, нагрянула Маринка. Принесла письмо сына, которое она уже читала Елене Саввишне два дня назад. Маринка не плакала, не хлюпала носом, не вздыхала; напротив, глаза её радостно блестели, щёки горели, движения приобрели девичью лёгкость.

– Чуть не поймал, – выдохнула она с порога, – но ничего, пронесло!

– Кто не поймал? Когда?

– Там, в парке. Сашка мой.

– Маринка, что это было? – строго спросила Елена Саввишна.

– Это Паша, мой любовник, – как-то повседневно и просто ответила Маринка.

– Какой любовник?! Ты что, сдурела? – возмущение захлестнуло Елену Саввишну.

– Так. Любовник.

– Слушай, у тебя климакс на носу, а ты что удумала?! – пыталась увещевать её Елена Саввишна.

– Вот именно! Двоих детей родила, а бабой-то себя только сейчас почувствовала. У Сашки-то у моего, не поверишь, х…й как у воробья… да может, и не в этом дело. У меня ж, кроме Сашки, никогда никого и не было. Раньше про это и не говорил никто, помнишь, как тётка-то сказала: «У нас в Советском Союзе секса нет», вот и не было его. А тут… Мы с Пашей в продуктовом нашем познакомились, он одинокий, два года как жену схоронил – рак, дочка у него взрослая, наших ровесница, но не замужем, с ним живёт. Вот мы и обретаемся где попало. Когда у него, если дочка на работе, а то и в парке гуляем.

– А как же Сашка? Как дети? Что ты им скажешь?

– Ой не знаю! Сашка уже что-то подозревает, но пока ещё не поймал. Дети… а что дети? Большие уже! А я жить только сейчас начала. Не поверишь, как проспала всё, а теперь только проснулась. Иду с ним по парку, держу его за руку, сердце колотится, низ живота ноет-ноет, а запахи вокруг просто с ног сбивают. Неужели так всегда пахло? Я, когда раньше с детьми гуляла, ну, с маленькими, вообще этого не замечала. Ничего не замечала. Вечно дом, дом, дом. Плита эта. Сашкин гундёж. Лишний кусок боялась съесть, детям не докладывала…

Глаза Маринки наполнились слезами. Она не могла выразить то, что с ней сейчас творилось. Её поздно проснувшаяся женственность рвалась наружу, жадно пытаясь наверстать упущенное. И одновременно всё её естество понимало, что уже ничего не вернуть, лучшие годы прошли, а она и не заметила. И теперь это последнее жарко-терпкое, горьковатое, как ягоды калины, счастье трудно удержать за огненный хвост: оно либо улетит, либо спалит собой всё вокруг. Она осознавала это нутром, не зная названия своему состоянию, поскольку восемь классов кое-как оконченной деревенской школы и прочитанные за всю жизнь полторы книжки не давали возможности понять до конца происходящее, дать себе отчёт в своих чувствах, просто назвать их для себя нужными словами.

«А ведь и правда, что ей за радость была с этим Сашкой? Пигмей он, и мысли его пигмейские. Маринка, хоть и простая, а добрейшей души…» – подумала Елена Саввишна.

– Ну ладно, ладно! – она погладила Маринку по руке. – Давай чайку попьём.

Елена Саввишна всю жизнь проработала редактором в издательстве и недавно ушла на пенсию, поскольку родился внук и её помощь с ребёнком была крайне ценна для работающих дочери и зятя. С простоватой полуобразованной Маринкой её связывало общее детство их дочерей, которые были практически ровесницами. Дети вместе играли в песочнице, а мамаши коротали время в нехитрых разговорах. Потом, всегда удобно, когда есть рядом приятельница, которая посидит заодно и с твоим ребёнком, пока ты сбегаешь за продуктами. Так и общались – без мудрствований, просто, по-соседски.

Внук рос крепеньким бутузом, радовал родителей и бабушку своими первыми успехами: загулил, сел, пополз. За повседневными радостями и заботами как-то вдруг настал сентябрь. Соседкин роман проходил незаметно для Елены Саввишны. Теперь Маринка редко приходила читать письма сына из Чечни. Иногда Елена Саввишна встречала её в парке под ручку с Павлом, иногда где-то среди деревьев промелькивал взъерошенный Сашка. Всё это проходило неким вторым планом через восприятие Елены Саввишны – не до того, внука растить надо!

А Сашка тем временем окончательно убедился в неверности жены. Он уже точно знал расписание и места встреч Маринки и её любовника. В душе его происходили странные, непривычные вещи. Дом с его продуктово-хозяйственными заботами как-то отошёл на второй план, а жена, которая была как будто частью этого дома, придатком его, – вышла на первый и даже затмила собой всё остальное. И уже не нужно было так много всего: запасов, тряпок, мебели. Всё это сделалось неважным, каким-то пресным, невкусным, что ли. А Маринка, с её дородным телом, родным запахом, напротив, стала необходимой, как пища, вода, воздух. Ему хотелось вжаться в это мягкое тело, до полуобморочного состояния надышаться им, наесться её теплом. Почти каждую ночь он пытался овладеть ею. Иногда она резко отказывала ему, ссылаясь на недомогания. Иногда после долгих споров неохотно уступала. Иногда с жалостью отдавалась сразу. Но всегда это было подачкой с её стороны, тело её молчало, оставаясь холодным и равнодушным.

Маринка никогда не выказывала особенных чувств при их постельном общении. Сашка, не имея большого опыта по части женского пола, считал, что так и должно быть. Но теперь он стал догадываться, что совсем не знал своей жены, не видел и не сумел разжечь огонь, заключённый в этом пышном, как перина, теле. А другой мужчина сумел! И эта женщина, которую он так часто попрекал куском хлеба, которая, как он считал, обязана ему всем, эта женщина не принадлежит ему больше, да и никогда не принадлежала. Она терпела его около себя. Терпела, как терпит ломовая лошадь своего извозчика. Но не любила. И не желала. Просто жила с ним, потому что надо , потому что так принято у людей. Сашка тоже не мог всё, что происходило у него на душе, сформулировать для себя более или менее ясно, поскольку, как и Маринка, не мудрствовал над книжками и смыслом жизни. Его чувства были похожи на бесформенного тёмного спрута, который ворочался в душе, наполняя её болью.

«Ну ничего, вернётся сын. Вот тогда…» – смутно думал Сашка.

Ему казалось, что Маринкина любовь к сыну перевесит эту позднюю страсть к другому мужчине, и она забудет эту дурь, и всё будет по-прежнему.