Александр Никонов - Пепел родного очага

– Жалко, что не сохранился наш старый дом, – вздохнул гость, когда солнце стало выползать из-за горбов гор.

Хункарпаша улыбнулся и встал.

– Пойдем, покажу тебе кое-что.

И повел дорогого гостя через виноградную аллею, показал на скрывшийся в зелени летний домик.

– Узнаешь?

Гость удивленно вскрикнул:

– Не может быть! Неужели это наш старый дом? Мне казалось, что он стоял совсем в другом месте и был таким большим.

Брат почти бегом забежал в дом, оглядел сенцы, комнату, печь, подошел к косяку и что-то стал на нем разглядывать, потом показал Хункарпаше на зарубку.

– Гляди-ка, сохранилась! Это я ее сделал за несколько месяцев до ареста. Понимаешь, брат, я был совсем маленький, не рос совсем. В войну было голодно, отец воевал, а мать надрывалась за всех одна, жили только тем, что рожала земля. Я, конечно, тоже помогал, ведь я был самый старший мужчина в доме, но что мог сделать пацанёнок… Жили впроголодь. Может, поэтому я и не рос. Сестры, брат, друзья – все смеялись надо мной. Поэтому я каждый месяц тайком, пока никого не было дома, измерял свой рост на этом косяке. Думал, что так быстрее вырасту…

Гость обнял косяк и долго стоял, закрыв глаза. Он втянул воздух ноздрями.

– Здесь пахнет домом, мамой, отцом, пирогами, дынями, арбузами, виноградом.

Он открыл глаза, показал на дальний угол.

– Здесь спали отец с матерью. Тут висела такая пестрая занавеска, от потолка до самого пола. Летом они перебирались в сени. А мы все спали за печкой, в самом теплом месте.

Хункарпаши сказал:

– Если хочешь, можешь переехать жить к нам. Пока устроитесь здесь, в старом доме, а потом, когда обживетесь и накопите денег, построим вам новый дом.

Брат задумался.

– Посоветоваться надо, подумать.

Гость жил у них несколько дней и бездельничать явно не хотел. Но Надия и Хункарпаша убедили его, что со всеми делами справятся сами, а сам он пусть встретится с друзьями детства, сходит в горы, а в воскресенье все вместе съездят в родовое село.

Отец, не ожидавший гостей и жаловавшийся на свои ноги, узнав, кто к нему приехал, несмотря на протесты родственников, встал с постели и долго целовал, обнимал и расспрашивал племянника. Выслушав его горестную историю, отец вздохнул и сказал:

– В горах эхо далеко слышно. Люди говорили, что это все подстроил Турпал, друг твоего отца, он и донос написал. Он когда-то увивался за твоей матерью – а она была настоящей красавицей, – но она отказала ему и сказала, что выйдет замуж за настоящего джигита, а не за такого слюнтяя, как он, который только и умеет, что лизать задницы начальству. Один раз он со своими друзьями хотел ее даже похитить, но ему помешал мой брат. Когда он узнал об этом, он вместе с ее братьями устроил засаду и обстрелял этих негодяев из ружей. Слава Аллаху, тогда никого не ранили и не убили, а то бы не избежать кровной мести. Тогда-то мой брат и женился на твоей матери.

– А где сейчас живет этот Турпал? – спросил гость.

– Э, сейчас его не достанешь, говорят, он стал большим начальником и живет в Краснодаре. Видно, кому-то сильно угодил, и уже через год после вашего ареста ему дали место милиционера в Хасавюрте.

Брат сжал свои кулаки и проревел:

– Если б он попался сегодня на моем пути, я бы удавил эту гадину своими руками. А потом пусть сажали бы. Зато в сердце моем до самой смерти жила бы услада, что я отомстил за своих родных.

– Я понимаю тебя, но ненависть слепа, сынок, – ответил отец Хункарпаши, – от нее можно угодить в пропасть. Но есть еще правда, она, как солнце, часто скрывается за тучами, но когда выглянет из-за них, то одних согревает, а других сжигает. Понадеемся на милость и справедливость Аллаха.

Потом брат приезжал еще несколько раз вместе с женой, длинноволосой Айгуль, и троими детьми. Но с девяносто первого года, когда развалился Советский Союз и когда Казахстан стал самостоятельным государством, от него не было ни одного известия. От новоявленных националистов и баев бежали все: и русские, и казаки, и украинцы, и белорусы, и кавказцы. Хункарпаша тоже надеялся, что брат вернется на родину, но тот не подавал никаких вестей и не отвечал на их редкие письма.

13

Сегодня Хан снова опоздал – на дворе уже вовсю светило солнце, а Хункарпаша так и не услышал петушиного крика. Он с досады крякнул, сел на край постели и крикнул:

– Надия, ты где? – Прислушавшись и никого не услышав, проворчал: – Снова с женщинами языками молотит. И как у них языки не изотрутся, шайтан их побрал бы! – В курятнике отчего-то стояла гробовая тишина.

– Может, к другому петуху сбежали всем гаремом, – предположил Хункарпаша и отворил дверь. Вглядевшись в темноту, увидел, что все куры сидят на гнездах и на насестах. Но никто, как прежде не бросился к нему, когда он открыл дверцу большого фанерного ящика, чтобы черпануть оттуда кастрюлю зерна на завтрак, только молодой петух недовольно проворчал, издал что-то вроде жалобного стона и снова затих.

Хункарпаша уж и не знал, что думать, когда между ящиком и стеной увидел знакомый пестрый, рыже-сине-черный хвост, и сразу понял, что Хан околел. Он вытащил его за ноги на свет, посмотрел в открытые остекленевшие глаза и, прихватив лопату, понес петуха за сараи, к яме, куда они сбрасывали растительные остатки с огорода. Выбрал место в углу, выкопал ямку и положил в нее петуха. Хан смотрел на хозяина одним неподвижным глазом, и Хункарпаша подумал, что надо бы покойнику закрыть глаза, но почему-то не стал этого делать. Закопав могилку, долго топтался около нее, не зная, что делать. Людей в этом случае отпевали и поминали, а что делать, если околел обыкновенный петух. В сердце Хункарпаши шевельнулось что-то жалостливое, неуютное, словно он хоронил не птицу, а родное существо. Наверное, так оно и было, ведь за эти годы они все сроднились с Ханом. Каждое утро он будил хозяина, предвещая новый день жизни, встречал у порога, недоверчиво косясь взглядом, склонив голову набок, словно спрашивал: а с какими намерениями ты пришел к нам: пустить на суп или подсыпать больше пшенички? Иногда, когда был не в настроении, Хан пытался клюнуть в ногу, защищая свой гарем от посягательства. Единственная, кого он никогда не трогал и прямо-таки обожал, была Надия. За что – Хункарпаша не знал до сих пор, может быть, за то, что она, как и все куры, тоже была женщиной. Когда хозяйка приходила за яйцами, она пинала петуха ногой или просто хватала за хвост и выкидывала его подальше, чтобы он не мешал. Но Хан спокойно переносил все издевательства и с вежливой покорностью выслушивал ее ворчание.

Внуки тоже любили поиграть с петухом, дразня его или кидая в него камешками. Они хохотали, когда Хан бежал к каждому камешку, принимая его за кусочек пищи, и, несколько раз клюнув его и понимая, что его дурят, с достоинством и ворчанием, подняв высоко голову, отходил от него. Особенно много издевался над Ханом Ахмеднаби. Он привязывал к веревке яблоко и таскал его по двору, а Хан бегал за этим яблоком как приклеенный.