Александр Никонов - Я иду к тебе, сынок!

– Гриша, родненький мой, дай я тебя расцелую!

Парятин с улыбкой поднял руки:

– Вот этого не надо, меня после поцелуев, особенно вот таких молоденьких и красивых старушек, начинает штормить. А штормов и авралов я не люблю. Ты пиши, а я сейчас приду.

Когда Парятин со свистом вышел, Маша быстро написала заявление и взялась за телефон.

– Здравствуйте. Фасовочная? Попросите Галину Тихоновну Фильчакову. Галка, ты? Привет. Ты когда на работу вышла? Ага. Давно, давно не виделись. – Она засмеялась. – Слушай, а я к Сашке собралась… Ничего я не сошла. Да чо ты ревёшь-то, дура? Ну, съезжу, повидаюсь и – назад… Ну ладно, пару коробок принеси, «Ассорти» и «Птичье молоко», Сашка его любит. Да, слушай, чего я тебе позвонила-то: где мне твоёго Гошку найти? А чей же он, мой, что лива? Так… Так… А ещё? Да он что, во всём городе сразу живет? Где? На свалке? Или на рынке? Да ты с ума сошла, я что – по помойкам шариться буду! Ну и бизнес нашёл твой благове… Ну, ладно, ладно, извини. Целую!

Маша положила трубку, посмотрела в замутненное сырым налетом окно: тишина, серость, затхлая, прокуренная комната и пустота. Может быть, от этой серости и пустоты снова защемило сердце. Ах, Сашка, Сашка, сыночек мой родной, ты так далеко от меня, а сердце теребишь, будто рядом. Хотя нет, когда он был дома, сердце даже не ворохалось, разве что иногда, когда набедокурит или задержится где-нибудь. А тут сердце расшалилось, будто его кто за ниточку дергает.

Чёрт, выругалась про себя Маша, неужели этого Гошу придётся искать по всем городским помойкам! Вот дура-то, что сразу этот видик не сплавила, а теперь ищи-свищи этого Гошу. И Гришка куда-то подевался. Ну ладно – переживёт. Она написала заявление об отпуске, подвинула его на середину стола и прижала чашкой с так и недопитым холодным кофе. Прислушалась – в тире кто-то уже был, раздавались щелчки выстрелов. Она закрыла кабинет и вышла на улицу.

– Ну что за погодка чёртова! – выругалась она и бр-р-рыкнула от проникающей под одежду свежести. Всего час назад шёл ледяной дождь, несколько минут назад висела хмарь и сырость, а сейчас, лишь только небо покрылось голубыми проплешинами и между туч стало скакать солнце, природа повеселела, а город ожил.

5

До железнодорожного вокзала Маша добралась на тряском, скрипучем трамвае и, пройдя здание вокзала, устремилась к выходу на перроны. Здесь, по словам Галины, мог находиться её незабвенный Гоша. У широких дверей застекленного перехода, которые безостановочно махали створками, как напуганные птицы крыльями, сидело и стояло несколько рядов попрошаек, нищих и бомжей, торговцев пирожками, сигаретами, газетами и прочими товарами, необходимыми в дороге. Она обошла ряды, словно интересуясь товарами, но того, кто ей был нужен, среди этого сброда не оказалось. Да она и не верила, что среди этих опустившихся, пропитых, небритых, одетых в потёртые, засаленные одежды людей мог находиться Гоша.

Решила на всякий случай порасспросить, подошла к трём бомжеватым типам, по её мнению, больше подходившим к друзьям Гоши, которые потягивали из горлышек пиво. Она не знала, как к ним обратиться, и потому напрямую спросила:

– Гошу не видели сегодня?

Один из них – седой, высокий, в коричневом берете на голове – низко поклонился ей и с усмешкой сказал:

– Здравствуйте, сударыня.

Лицо его дышало приветливостью, а глаза излучали ум, и если бы не небритая физиономия и не синие круги под глазами, она бы подумала, что этот человек интеллигент – художник или писатель. Маша растерялась и автоматически ответила:

– Здрасьте.

Затем к ней повернулся другой – в потертой кожанке и с повязкой на голове, похожей на тюрбан – и также ласково сказал ей:

– А теперь до свидания, мадам.

– До… – Только теперь до Маши дошло, что над ней попросту издеваются. Она хотела сказать что-то дерзкое и обидное в ответ, но, увидев невозмутимые, побеленные спины бомжей, поняла, что этих людей никакими словами не проймешь. Она резко развернулась и, опустив голову, направилась к выходу. Но через несколько шагов наткнулась на синий потертый плащ и подняла голову. Перед ней стоял мужчина неопределенного старческого возраста, от шестидесяти до восьмидесяти лет, с окладистой, невероятно черной бородой, ссохшимся, как у мумии, лицом и широко раздвинутыми губами. Но Маша почему-то с первого взгляда поняла, что он не смеялся, а улыбался. Голос у него был ровный, басовитый:

– Извините меня. – Он прижал правую руку к груди. – Я случайно слышал ваш м-м разговор. Вы ищете Гошу Телешина? Его сегодня здесь не было.

– Спасибо, – ответила Маша почти сквозь слезы. Она чувствовала благодарность к этому незнакомому старику. Потом махнула рукой в сторону троих мужчин. – А эти…

– Я понимаю вас, и смею заверить, что они понимают не хуже меня. Дело в том, что у людей, которые вынуждены вести такой образ жизни, очень обостренная психика, они мгновенно реагируют на неадекватность ситуации, точнеё – на пренебрежительное к ним отношение.

– Но ведь я… – начала возражать Маша.

– Вы просто с ними не поздоровались, – ответил на её возражение мужчина. Маша почувствовала, как её лицо поплыло пятнами, и опустила голову.

– Да, наверно, вы правы.

– Ну вот, видите. – Мужчина почему-то причмокнул. «Зубы, видно, вставные», – догадалась она. – Но они не злодеи и не разбойники, у них просто фигуры такие большие, а в душе они – дети, вот они и обижаются. Да, времечко сейчас, – он помахал рукой над головой. – Как сказали бы в старину – смутное, безвременьице, лихолетье. Жизнь перекосилась, и те, кто был никем, вдруг стали всем, а вот они… Вы знаете, кем они были раньше? Вон тот, что пониже, ведущий конструктор завода, сократили по штатам, а молоденькую секретаршу оставили. Седой, с которым вы разговаривали, писатель. Вы представляете, всю жизнь писал про грандиозные стройки, про трудолюбивых людей, про подвиги. И вдруг в один момент это никому не стало нужно, а детективы он писать не может и не хочет. Третий… Ну вы и так всё поняли. Не правда ли? Так что вы их простите, Бога ради. И меня тоже, – неожиданно добавил мужчина и так быстро отошёл от Маши, что она ничего не успела ему ответить.

Она украдкой покосилась на троих мужчин и вдруг увидела обращённый на неё глаз седого, который вдруг подмигнул ей. Маша отвернулась и почти бегом направилась к выходу.

Рынок был от вокзала недалеко, три остановки Маша проехала с комфортом. В автобусе было лишь с десяток стариков и три девчонки, хихикающие на задней площадке, и она просидела всю дорогу, любуясь полупустынными улицами и яркими афишами гастролирующих заезжих звёзд. Но на самом рынке царил праздник продажи глаз. В глаза сразу бросалось, что народ здесь хорошо живёт, в основном, по те стороны прилавков, на которые были выложены… Вобщем, всё. При виде изобилия желудок Маши что-то сердито проворчал. Она понимала, что сейчас она не властна над этим обжорой, над тем, кто сидел внутри, а заставить его замолчать было не в её силах. Нужно было хоть что-то кинуть ему в пасть, и Маша пошла по рядам.