Александр Войлошников - Пятая печать

СЕЧЬ – понимать, замечать

СИВАРЬ – крестьянин, деревенщина.

СИДОР – мешок с лямками.

СИЗО – следственный изолятор.

СКРИПУХА – корзина.

СКУЛА – внутренний карман.

СЛАБО – боязно.

СМЕРШ – военное учреждение для расстрелов населения и военнослужащих.

СООБРАЖАЛКА – ум, интеллект.

СОПЛО – нос.

СОРОК! – дай докурить!

СТО ПЕРВЫЙ КИЛОМЕТР – запрет на жительство ближе 100 км от обл. города.

СЮЖЕТ – объект, намеченный для кражи.

ТАСС – Телеграфное агентство Советского Союза.

ТИТИ-МИТИ – денежки.

ТОХЕС – задница (евр.).

ТУШЕВКА – прикрытие рук карманного вора.

ТУШИ СВЕТ – «плохо дело» – идиома.

УГОЛ – чемодан.

УРОСИТЬ – хныкать (диал.).

УРКАЧ – молодой преступник.

УРЫЛЬНИК – лицо, ночной горшок.

ФАЙНЫЙ – хороший, славный (диал.).

ФАЛ – нарядный чемодан.

ФИНТ – хитрость.

ФИФА – молодая элегантная женщина.

ФЕРШТЕЕН – понимать (нем.).

ФОРСЫ – солидные деньги.

ФРАЙЕР – мужчина не вор. «Ф. дешевый»

– чужой для воровской среды.

ФРЕЙ – мальчик не вор.

ФРЯ – женщина не воровка.

ФРАЙЕРНУТЬ – обокрасть, обмануть.

ФРАУ – женщина (нем.).

ФРОНС – иностранец.

ХАБАРА – доля.

ХАБАЛКА – бойкий деловой бабец.

ХАЗА – дом, убежище.

ХЕЗАТЬ – оправляться по-большому.

ХЛЫЗДИТЬ – нарушать договор.

ХЛЯТЬ – идти.

ХОДИТЬ СОННИКОМ – красть у спящего.

ХРУСТ – рубль. ХРУСТЫ – деньги.

ХУДОЖНИК – тот, кто «расписывает» – (режет карманы «пиской»).

ЦВЕТНОЙ – вор в законе.

ЦЕНТРОВОЙ – лидер.

ЦОРЕС – беда (евр.).

ЦЫМИС – «изюминка», вкус. (евр.).

ЧАЛДОН – коренной сибиряк (сСиб. дДиал.).

ЧМЕНЬ – кошелёк

ЧСИР, ЧЕСИК, ЧЕС – член семьи изменника Родины…

ШАРА – рынок.

ШЕВЕЛИТЬ ХВОСТОМ – делать противозаконное.

ШЕР АМИ – милый друг (фр.)

ШЕСТИДНЕВКА – довоенная неделя из шести дней.

ШИМАЗЛ – сопляк (евр.).

ШИРМА – предмет для прикрытия.

ШИРМАН – карман.

ШИРМАЧ – карманный вор.

ШКАРЯТА – штаны.

ШКОНКИ – нары из железных прутьев.

ШМАЙСЕР – автомат (нем.).

ШМУРАК – сопляк.

ШОБЛО – группа шпаны

ШПРЕХАТЬ – говорить (нем.).

ЩЕБЁНКА – сухари.

ЩИПАНЦЫ – пальцы рук.

ЩИПАЧ – карманный вор.

ЩУКА – спец. прищепка со шнурком (для щипача).

ЩУП – спец. пинцет (для щипача).

ЩУПАЛЬЦЫ – пальцы.

ЯРАР! – о-кей! Всё в порядке! (тат.).

Цепляясь лохматыми патлами тумана за покосившиеся кресты, угрюмо густея, ползут по кладбищу промозглые сумерки. И воет кто-то, воет, воет… И из сырой кладбищенской мглы крадётся липкий холодок сумеречной жути, подбираясь к сердцу, замирающему от дурных предчувствий. Воют и воют по ночам на унылом запустении деревенского погоста, душу рвут рыдающие стоны, полные безысходной тоски и печали. Небось, – собаки одичали?… а, может, упыри поют, тоскуя по человечинке? – не к ночи будь помянуты, окаянные! Ох, неспроста завыла нечистая сила! Говорят: раз так горько воют, – быть большой беде… А беда, поди-ко, давно уж пришла, да такая, что больше некуда: село преставилось. Не стало села! Ужо смеркалось, а ни огонька, ни бреха собачьего. Чёрные силуэты ветшающих изб, со зловеще заколоченными окнами, расплываются в зыбкой сиреневой мгле поздних сумерек. Лишь мелькают в безмолвии мёртвой деревни летучие мыши, бесшумные, как призраки неупокоенных душ.

После коллективизации жители деревни поисчезали. Кого раскулачили, кого далеко и надолго сослали, кого в лагеря законопатили в прохладный климат, а кто и сам завербовался на край света. Кто-то спился от чёрной безнадёги, аль, в тщетных поисках доли, сгинул неизвестно как и где в бескрайних просторах российских.

Только ветхие старички, брошенные за ненадобностью, беспомощные, с жалобными глазами, слезящимися от едкой горечи прожитой жизни, долго досиживали свой век печальный на завалинках опустевших домов. Потихоньку, один за другим, и они безропотно переселились на большой старинный погост, который, тем временем, вплотную прижался к бесприютно нежилым домам, став естественным продолжением большой старинной русской деревни. Как судьба этих старичков, бесприютна, страшна судьба всего русского народа, обреченного на медленное вымирание. Ибо не достоин жизни народ, себя унижающий и уничтожающий…

Вдруг зажигается свет в одиноком окошечке лачуги, возле кладбища. Трёхлинейная керосиновая лампа освещает дощатый стол без скатерти и пожилого человека, который неторопливо дописывает письмо:

«…не долго мне жить осталось. Сплю рядом с гробом, – помене хлопот будет с моим погребением. Могилу сготовил близь дома, аккурат в рядок с могилой любимой супруги. Быть может, кто-нибудь и похоронит? Вот, намедни, мародёры наведались. Шастали по пустым домам. Но, как-никак, и они – люди. Потому оставшиеся твои деньги положил я на стол в конверте с запиской: хватит их на оплату погребения и помин души моей. Тут же кладу письмо к тебе. Ежели его, при «поминках», не изведут на самокрутки, – получишь. В нём продолжение нашего разговора с цитатами из Библии, а ещё, – мысли мои о будущей России. Знаю, что не для меня будущее, а, всё ж, не думать о сем, не могу…»

Человек перечитывает письмо, коротко помолившись, подписывает: «Отец Михаил». Вздохнув, зачёркивает слово «Отец», оглядывается на часы. Старенькие «ходики», с ржавым утюжком на гире, показывают за полночь и Михаил ставит дату: «22 июня 1941 года.» Написав адрес, кладёт письмо в конверт…

Взвыл внезапно кто-то подле двери, да так жутко, так тоскливо, что резкая боль, перехватив дыхание, защемляет сердце в смертельные тиски. В углу, на широкой лежанке, – гроб, неумело сколоченный из не оструганных досок. Превозмогая боль, отец Михаил с трудом забирается в него.

И стихает боль… и приходит несказанное блаженство освобождения духа от оков усталой, измученной жизнью, больной плоти. Опустевшую деревню, погруженную во тьму безлунной ночи, покидает последний её житель…