Сергей Аданин - Наэтэ. Роман на грани реальности

– Нет, – опередил он её вопрос своим ответом, – Никогда. Ни на миг.

Она тоже положила нож и вилку по обеим сторонам тарелки, и оставила на них свои руки. Губы её стали слегка ломаться и дрожать, но она сдерживалась. А глаза были полны слёз, и две крупные капли выкатились, оставив на её щеках две прихотливые «дорожки» мокрого серебра…

Она впервые совладала с собой. Значит, начала верить. Что не бросит и не оставит он её. И именно – ни на миг… Так они и доели рыбу – деловито-любовно. Пошмыгивая носами… Дышать только было трудно – от переполнявших чувств. Что-то новое, более основательное возникло между ними. От чего – если углубляться в него своим внутренним взором – можно теперь плакать постоянно, без «перерыва на обед» и на сон, – от счастья…

Они съели – вот так, почти чинно – всё до крошки, два салата – крабовый и оливье, которые он купил готовыми, рис и жареную рыбу, которую тоже пожарили в супермаркете, а он её разогрел, выпили на двоих литр томатного сока, пока ели, и он стал варить кофе, – не кипяток «варить» для суррогатного, точнее растворимого «Нескафе», а само кофе… Кухня наполнилась вкусным и тёплым запахом «Арабики»… У них ещё четыре пирожных «корзиночка» есть… Он обернулся на Наэтэ, запах кофе источал другой запах – праздника, и лицо Наэтэ посветлело, она смотрела на него своими яркими, от влажного тонкого глянца белков, большими, как окна готического собора, глазами, и почти робко улыбаясь… Он почувствовал на её щеках высохшие «руселки» слёз, – словно прошёлся по ним губами. И тоже улыбнулся – почти смущённо…

– Я буду кормить тебя и поить, – сказал он, – только ты люби меня, Наэтэ…

– Я буду любить тебя и так, – ответила она, – только за кофе.

И засмеялась.

Он опустил голову и заплакал. Она не сказала «только не бросай меня», она сказала «только за кофе».

– Не плачь, как маленький, – она смеялась ласково и шутливо.

Кофе уже поднимался шапкой в маленькой железной кастрюльке… Он бросил его, и упал на колени перед ней, стукнув ими об пол, и уронил голову – глазами – в её сомкнутые ноги, под живот, кофе взбучилось, и горячая пена стала заливать газ…

Наэтэ снова рассмеялась.

– Анрэи, кофе убежало… И моя любовь тоже убежит.., прозеваешь…

Он подхватился, – спас кофе. И любовь…

– Я её догоню, – только и сказал.

Наэтэ смеялась легко и умиротворённо, шаловливо даже. Все тени исчезли с её лица… Они пили кофе – маленькими глоточками, а она с удовольствием отдавалась пирожным. А он хотел быть кусочками этих пирожных, которые она отправляла в рот, песочными крошками от этих пирожных на её губах…

Привычка постоянно думать, вести какой-то «внутренний диалог», складывать возникающие ассоциации в «картинки», не оставляла его никогда, стала его натурой, и он уже и не замечал, как одна за другой выстраиваются в его голове мысли. По поводу всего.

Вот и сейчас, любуясь Наэтэ, он чего-то «думал», хотя если бы его неожиданно спросили, «о чём думаешь, Анрэи?», он бы удивился и сказал: «Я не думаю, я любуюсь Наэтэ»…

«Она могла бы, – думал он, – пользоваться дорогим парфюмом, побеждать в конкурсах красоты, жить в роскошном особняке, ездить в люксовой и не подержанной иномарке, держать дома слуг… Ведь «она этого достойна», – втёрся в его извилины дурацкий рекламный лозунг. – Ещё она могла бы показывать стриптиз – в ночных клубах, и все бы толпились вокруг, и пускали слюни в свои «мохито». Но ей этого почему-то не надо… Ей надо сидеть вот тут, в его зачуханной кухоньке, и бояться, что он её бросит». Он сглотнул слёзы… «Наэтэ, – ты настоящая, ты сама не знаешь, какая ты настоящая… Это ты меня бросишь, разве я достоин тебя? Разве я могу тебе соответствовать?… Но я буду, буду рвать жилы. Рядом с тобой я не трус, не лентяй, не слоняющийся одиночка… Да мне всё по плечу – рядом с тобой… Пусть не будет у нас яхты, четырёхэтажного коттеджа, Ламборджини.., – они не нужны – ни мне, ни тебе. У нас не будет с тобой никаких слуг. Потому что мы будем иметь только то, что сможем обиходить сами…». «Как они могут, – думал он про «богатеньких», – пускать чужих людей в свой дом, всю эту прислугу?.. Вот бы у нас с тобой так было… Какие-то чужие люди в обуви ходили бы по следам твоих босых ног, а я бы языком «счищал» эту грязь с твоих следов, чтобы целовать их?… Как они могут чужим людям – каким-то «гувернантам» – поручать своих детей в собственных домах? Разве время, труд, отданные своему ребёнку, – это не есть то, ради чего всё остальное?.. И зачем нужен стриптиз? – эти конкурсы красоты, эти клубы, и вообще вся эта «порнография»? вместе с «эротикой»? … Что это за мир, помешанный на онанизме?… Куда любовь делась? – которая не к себе… У нас с Наэтэ такой «стриптиз», такая «эротика».., что ой-ёй – если бы это показать по телевизору… Но мы никогда этого не покажем, и не будет Наэтэ дрыгать ногами, такими же голыми, как сейчас, у шеста… Потому что тогда погаснет наш «маленький мирок», который весь бы уместился на ладошке, – эта волшебная хрустальная сферка, со стеночками почти невесомыми, как воздух… Которая есть тайна, – и она наша! Наша! И она делает нас самими собой, и вся радость в ней… И никто нам не указ…

Она выпила большую чашку кофе, и осилила два пирожных, и теперь смотрела на него – светло-светло, чуть улыбаясь… И вдруг встала посреди кухни, прямо перед ним, и потянулась – вся! – от кончиков пальцев ног до кистей рук, которые она подняла и сцепила над головой, выгнулась к нему – грудью и животом, – и рубашка задралась, обнажив все её «интимности» и бёдра, почти до талии… У него аж треснуло в голове, – он впервые видел, как она потягивается, да ещё вот так: обухом да по переносице… И засмеялась – победно: «Не глазей! А то покусаю…». Он смотрел на неё сражённо, не смея поднять глаз выше пупка, который – жаль! – рубашка ей всё же прикрывала… «Да-а, – решил он, – любой мужчина – это твой трофей, поверженный напрочь». Наконец, сам заулыбался, и тоже встал. И спросил – неожиданно для себя:

– Наэтэ, у нас будут дети?

– А ты хочешь? – лукаво и одновременно по-детски она улыбалась ему, они стояли лицом друг к другу – почти вплотную.

– Да, – тихо ответил он.

– Я рожу тебе, сколько хочешь.

«Ну царевна из сказки», – подумал он.

А она продолжала:

– Хочешь – десять, хочешь – двадцать.

И засмеялась, положила ему ладони на плечи, согнув руки в локтях и прижавшись к нему, её глаза светили в его зрачки – ровно, ярко, улыбчиво, нежно…

– У нас будет тогда не семья, а какое-то детское учреждение культуры.

– Почему «культуры»? – рассмеялась она.

– А почему ты не спрашиваешь «почему «учреждение»?

Он её смешил просто.

– Ну, потому что семья – это что-то… нечто… вроде учреждения. Но не культуры же!