Роман Воликов - Тиара скифского царя

ГОХМАН. Итак, с лёгкой руки Брони коммерция закрутилась невиданная. Племянник отвёз меня в сельцо Чёрные Грязи, где жили искусные гончары. Этим ребятам, бесхитростным в своей беспринципности, подделать скифскую статуэтку и состарить её не составляло никакого труда. Да, собственно, и глина в наших краях за последние две тысячи лет никак не изменилась.

Я подал соответствующее прошение в полицию, где указал, что намерен назначить Броню представителем фирмы в Одессе, прошение удовлетворили, племянник перебрался в портовый город, быстро сошёлся с фраерами и блестяще наладил сбыт. Раз в месяц я либо мой брат Соломон привозили в Одессу тяжелый сундук, набитый раритетами. К своей чести, могу сказать, что изредка мы продавали и настоящие предметы. Как правило, это были арабские монетки, ходившие когда-то при дворе киевских князей и наконечники половецких стрел, названных «поющими» из-за отверстия, в них сделанного, благодаря чему стрела в полёте издавала резкий пронзительный звук. И то, и другое находили крестьяне во время вспашки полей. Броня не мельтешил и честно выдавал арабские монетки за эллинские.

В Очакове одно время были нехорошие разговоры о нашей деятельности, но полиция резонно полагала, что искусство дело тёмное, и за скромную мзду господа полицейские не интересовались подробностями.

Так прошло два года. Два года удивительной замечательной жизни, когда великое искусство приносило плоды не только духовные, но и ощутимо материальные. Через два года своим нутром, а нутро меня никогда не подводило, я почувствовал, что пора завязывать. Мы наколошматили такое количество скифских и древнегреческих статуэток, золотых и бронзовых украшений, мраморных плит с античными надписями, что это становилось очевидно подозрительным. И ещё статья треклятого профессора Штерна подлила масла в огонь.

Будучи по делам в Крыму, я посетил своего старинного знакомца Фрола Степановича Толубеева. Фрол Степанович владел именьицем в Феодосии, на берегу моря, хозяйство было запущенное, но очень симпатичное. Дела у хозяина обстояли неважно. Две дочки, засидевшиеся в девках, но жившие в Петербурге, вытягивали из папеньки все соки, в смысле финансовые.

Мы поторговались, как приличные люди, и ударили по рукам. Я оставил Фролу Степановичу аванс и, чрезвычайно довольный собой, поехал домой.

– Это отменный бизнес, – думал я по дороге. – Как сказали бы мои американские единоверцы: живёшь на берегу моря, денег куры не клюют, производишь свежие овощи и фрукты, овечий сыр, можно попробовать высадить оливковую рощу. В общем, живёшь как достойный человек, а не как барыга еврей из заштатного местечка.

Сырым мартовским вечером 1896 года в мой дом приехал Броня и вместе с ним почтенного вида господин, судя по всему – австриец.

– Познакомься, дядя, – сказал Броня. – Господин Фогель, к нам прямо из Вены.

Мы поужинали, поговорив за столом о погоде и балканской ситуации, которая всё больше напоминала пороховую бочку. После ужина я пригласил гостя в кабинет.

– Позвольте угостить, – Фогель достал из саквояжа изумительной красоты шкатулку. – Яванские сигары. Они не такие терпкие, как кубинские.

Он оценил мой завистливый взгляд.

– Сандаловое дерево, – небрежно бросил Фогель. – Шкатулку мне привезли по случаю из Калькутты.

– Я слушаю вас, – сказал я. – Что заставило столь уважаемого человека проделать столь долгий путь в наше захолустье?

– Я восхищен размахом вашей деятельности, господин Гохман, – без лишних церемоний сказал Фогель. – Ваш товар можно встретить даже в Осло. Некоторые специалисты полагают, что скифы только тем и занимались, что ваяли статуэтки и закапывали их в землю, причем исключительно вокруг достославного города Очаков. Предвижу грандиозный скандал в самое ближайшее время.

– Полицейский участок напротив вокзала, – сказал я. – Вас там выслушают с интересом. Наверное.

– Успокойтесь, Гохман, – сказал Фогель. – Выбирая между чистотой нравов и чистотой золота, я предпочитаю последнее. Я предлагаю поменять ориентиры.

– Я намерен завершить коммерцию, – сообщил я. – Вы верно подметили: надо уметь выйти, тихонько затворив за собой дверь.

– Финал должен быть красивым, – сказал Фогель. – Как в вальсах нашего шепелявого гения Штрауса.

– Вы говорите несколько туманно, господин Фогель, – сказал я. – Я человек простой, хотелось бы услышать конкретное предложение.

– Конкретнее некуда, господин Гохман, – сказал Фогель. – Из всех легенд, сложенных об Ольвии, лично мне больше других нравится история про скифского царя Сайтоферна. Этот царь был большой забияка и причинял греческим колониям в Причерноморье немало неприятностей. В конце концов, чтобы задобрить грозного варвара, лучшие мастера Эллады изготовили для него тиару. Корона весила около 3 кг чистого золота и была украшена сюжетами из «Илиады» и посвящением Ахиллу Понтарху. О тиаре есть упоминания в трудах античных авторов. А вот вживую её никто не видел. Возможно, царя в ней похоронили, могила его неизвестна. Возможно, в трудные годы просто переплавили. А, может быть, она стоит в избе какого-нибудь малороссийского селянина и используется в качестве ночного горшка. Кто знает?!

– Я вас понял, – сказал я. – И сколько, по вашему мнению, может стоить такая находка?

– Такие шедевры бесценны, – сказал Фогель. – Но если всё-таки попробовать прикинуть вознаграждение для лица, вернувшего мировому искусству то, что казалось безвозвратно потерянным, оно может составить 90 тысяч полновесных талеров Марии Терезии. По самым скромным оценкам.

Я едва не подавился слюной. За такую сумму можно купить половину Очакова, пожалуй, даже три четверти.

– Скажите, Гохман, – Фогель аккуратно потушил сигару. – Вы знаете в Одессе хороших ювелиров?

– Знаю, – сказал я. – Не уверен, что он самый лучший. Но зато самый амбициозный.

РУХОМОВСКИЙ. Меня зовут Борис Рухомовский. Мне двадцать четыре года, я владею частной ювелирной мастерской на улице Яблочной в Одессе. На самом деле, меня зовут Израиль. Борисом с первого дня нашего знакомства меня называет моя жена Сашенька. В ней невероятным образом сочетается радикальный феминизм с таким же оголтелым антисемитизмом. Я очень быстро привык к своему новоиспечённому имени, признаться, мне оно нравится больше, чем ветхозаветное Израиль.

С Сашенькой мы познакомились в Смоленске. Я работал подмастерьем в гравёрной мастерской Якова Проше. Мне было семнадцать, Сашеньке пятнадцать, между нами сразу вспыхнуло романтическое чувство.

Не надеясь на благословение её родителей, мы тайно обручились и бежали в колонию толстовцев в Олонецкой губернии. Жили мы скудно, моим рукам, привыкшим к тонкой ювелирной работе, было особенно невыносимо грубое плотницкое ремесло. Толстовских идеалов мы не разделяли, мы были люди молодые, жадные до яркой жизни, нам эта евангельская успокоённость была даже противна.