Валерий Мирошников - Жизнь и смех вольного философа Ландауна. Том 2. Ландаун навсегда! (Хохмоэпическая трилогия)

Ландаун поглядел на женщину с восхищением.

– Женщина без Любви – это всего лишь биологическая оболочка, – продолжала Лариса, – модель женщины в натуральную величину. Она говорит как женщина, ходит как женщина, но это еще не женщина. Когда в душу приходит Любовь – тогда все меняется. Тогда женщина становится женщиной, богиней, которая творит мир, себя, своего любимого, свой род. У такой женщины светятся глаза, вокруг нее распространяются волны нежности и лада! Я выйду на площадь и скажу всей Вселенной, что я готова стать богиней, что я готова впустить Любовь в свое сердце! Может, вся эта революция нужна только для того, чтобы мой любимый пришел на площадь и нашел меня, снова увидел яркие краски мира и свое будущее счастье!

– Давай сделаем это! – сказал Ландаун.

Трудность заключалась в том, что российская оппозиция имеет отношение к борьбе, но не имеет отношения к истине и свободе. Попасть в список заявленных ораторов на митинге не было никакой возможности. Хотели выступить и правые, и левые, и юристы, и сыновья юристов, и борцы с юристами. Толпа была сконструирована так, что почувствовать себя под ее величественной сенью хотелось всем, а после того, как толпа отслужит свое, то сама распадется под действием проявившихся противоречий, как будто ее и не было. И не будет мешать своим создателям и руководителям делать то, ради чего все и затевалось.

– Не могу пробиться в списки выступающих! – пожаловался Ландаун Михалычу.

– Пробьешься! – улыбнулся тот в седую бороду. – У тебя сотовый с собой? Дай-ка сюда!

Не успел Ландаун подать ему телефон, как тот зазвонил.

– Я тут дал твой номер кое-кому, чтобы меня могли найти, – объяснил старик и ответил. – Михалыч у аппарата! Слушаю вас.

Громкость была достаточная, чтобы Ландаун мог разобрать, что говорит один из организаторов митинга – не тот, к кому обращался сам Ландаун, а рангом повыше – и предлагает выступить Михалычу от имени экологического движения.

– Эх, сынок! Стар я на митингах выступать, от меня придет человек, – увесисто сказал Михалыч. – Но ты пойми, что он будет говорить о своем, о насущном. О Любви, о Счастье, о Даре вечной молодости!

– Замечательно! – воскликнул организатор. – Нас это устраивает.

– Вот и договорились! – Михалыч выключил телефон и подмигнул Ландауну. – Он еще не понимает! Впрочем, каждый в меру понимания работает на себя, а в меру непонимания – на того, кто понимает больше! – И Михалыч улыбнулся вверх той непостижимой и любящей силе, которая понимала все.

– Папа, уже весна! Когда мы будем строить снежный домик иглу? – спросила Матрена.

Ландаун не смог найти, что сказать, его выручил Михалыч:

– Сейчас и построим, дочка! Папе некогда, у него завтра революция. А мы с тобой сами справимся! У нас с тобой времени много.

– А ты умеешь? – с подозрением спросила девочка.

– Да я жил в такой избушке 20 лет, – улыбнулся Михалыч.

Денис Сазонов с детства хорошо стрелял, во дворце пионеров занимался в стрелковой секции. Поэтому на чеченской войне он был снайпером – причем сначала на одной стороне, потом на другой. А потом обнаружилось, что нет двух сторон, что есть спектакль абсурда, кровавый театр, в котором как гладиаторы, бьются друг с другом ничего не понимающие пацаны на потеху и прибыль зрителям и ценителям игры под названием геополитика. Денис уже не понимал, на кого он на самом деле работает – на ЦРУ, ФСБ, наркомафию или террористов – настолько все тесно переплелось и перепуталось. Ему просто говорили, в кого стрелять, он наводил прицел и нажимал спусковой крючок.

На этой площади он был запасным вариантом, официально он был в числе сотрудников службы безопасности, которые должны были охранять митингующих от эксцессов. Но неофициально Денис имел дополнительное задание. Если потребуется, если поступит команда, он должен был открыть огонь по толпе и ОМОНу, с целью спровоцировать панику и беспорядки. Когда это может понадобиться он, в принципе, понимал. Россия – страна большая, и в революцию в России вложены большие бабки, очень большие бабки. И еще большие бабки обещаны в качестве отступных после победы революции. На кону стояло ни больше ни меньше, чем судьба планеты. Если Китай сговорится с Россией – это один расклад сил, если Россия примкнет к Западному конгломерату – совсем другой. Запад всегда любил воевать чужими руками, а здесь он одним махом мог решить и китайский вопрос, и русский. Нитуп воевать не хочет, Нитуп строит газопроводы в Корею, Китай, по дну Балтийского моря. Он хочет богатеть, он хочет диктовать свою волю, но воевать не собирается. Значит, Нитупа надо убрать. Любой ценой. Любая цена не будет слишком большой в такой игре. Если удастся революционерам завести толпу и расшатать власть митингами и относительно мирным битьем витрин – хорошо. Если не удастся – надо стрелять. Кровь всегда взывает к мести. И всегда отключает разум. Кровь на снегу, кровь на белой ленте – вот окончательный символ «снежной революции».

Насколько Денис понимал ситуацию, Нитуп не уступит, он теперь в касте неприкасаемых, прокаженных, нерукопожатных для Запада. Запад сглупил и сам загнал его в угол. Теперь, если Нитуп уступит, он разделит судьбу Милошевича и Каддафи. А может Запад сознательно демонизирует Нитупа, чтобы сменить власть в России быстро и кардинально, чтобы будущим российским руководителям не повадно было даже играть в самостоятельность, чтобы даже думать о ней было бы страшно и противно, как о… мужеложстве. Значит, придется стрелять. Может сегодня, может через неделю. Денис очень тщательно спланировал пути отхода. И он знал, что такое же задание получил не он один. Вокруг площади наверняка посажено еще 3—4 снайпера. Руководители проекта сознавали, что умом Россию не понять, у русского, тем более на родной земле, всегда может проснуться совесть, любовь к Родине и еще сотня не известных науке болезней. Поэтому они всегда подстраховывались.

Лариса не волновалась, ее распирало какое-то незнакомое, а, может быть, давно забытое чувство. Сердце колотилось, а голова была удивительно ясная, даже зрение обострилось. Она отчетливо различала людей в темной форме на крышах домов и за стеклами верхних этажей. «Охрана!» – подумала она и забыла про это. Это все не имело значения, сейчас на нее снизойдут Дух и Любовь.

Ландаун начал свою пятиминутную речь, подавившись и закашлявшись. Даже старому казаку, пофигисту-философу видеть перед собой многотысячную толпу, ждущую – принять или освистать тебя – это достаточно суровое испытание. Лариса послала напарнику свет и тепло, и голос вернулся к Ландауну.