Наталья Крынкина - Пятёрка. Повесть

Просто чудеса женской логики. Не перестаю удивляться. Отослала меня бриться, а сама заперлась в ванной. Да и совершенно не хочется, если честно, брать в руки станок. Лучше чай согрею (в кастрюле), пока она там чупахтается. Желудок уже начинал гневаться, требуя чего-нибудь принять.

Я приготовил Наташины любимые горячие бутерброды с колбасой и расплавленным сыром. Первое время я совал в них веточку укропа или петрушки, но она начинала плеваться при одном их виде. Мои доводы об их полезности не имели действия. Жена почесывала подбородок и заявляла: что полезно, то не всегда вкусно. Мед она тоже не ела. И малиновое варенье. Да и вообще все, что пахло малиной. Говорит, в детстве перекормили.

Она снова захлопала дверьми. Загремела какими-то тюбиками. Я терпеливо ждал, когда она изволит явиться в кухню. Включил телевизор, мирно до этого времени дремавший на холодильнике, и стал размешивать сахар в чашке.

– Эй, жена моя, природная, – именно это слово означало в переводе с латинского ее имя, – потом намажешься своими мазилками! Я уже все съел!

– Иду-иду! Сейчас цветы куда-нибудь поставлю! – раздалось в ответ. Следующие минут десять она металась по квартире в поисках вазочек и банок. На мое предложение сунуть всю охапку в тазик, справедливо заметила, что в тазике я буду сегодня стирать. Наконец, когда я уже почти допил свой чай, пришла ко мне и опустилась рядом на мягкий диванчик, устало вздохнула и положила голову мне на плечо.

– Твой чай уже остыл, – я повернул к ней лицо, ткнулся носом в ароматные влажные волосы.

– Ну и пусть. А что ты смотришь? Новости? – взяла с тарелки бутерброд и уставилась в телевизор, – Я забыла тебе сказать… то есть не успела. Тебе звонили.

– Кто? Когда? – я забросил ее ножки к себе на колено и откусил от предложенного бутерброда, – Давай ешь сама.

– Сегодня утром, когда ты убегал. Виктор Анатольевич.

– И чего ему не спится… – я пожал плечами и потерся носом о щечку жены, – Сказал что-нибудь?

– Да ничего. Велел напомнить, что на работу завтра. Ты уже весь, наверно, чешешься оттого, как хочется в руки клюшку взять. Устал от меня, да?

– Да вообще надоела ты мне до изжоги! – подтвердил я шутливо, но она, как водится, обиделась, отвернулась, засопела. Я ухмыльнулся, молча встал, чтобы помыть за собой чашку, – Давай быстрее сушись, одевайся, пойдем за чайником.

– Не пойду я ни за каким чайником! – даже не посмотрела в мою сторону, – Сам иди!

Я отодвинул занавеску на окне в угол, распахнул пошире створку. Теплый ветерок. И жесткий голос жены:

– Закрой окно! Я мокрая! Меня продует!

– Мокрая… продует… – я передразнил ее, отобрал у нее бутерброд и подхватил на руки. Она взвизгнула. Взял ее поудобнее и высунул ножки в окно.

– Ай-ай-ай! Дурак! Поставь меня на место! – вцепилась в мою шею и замахала ногами так, что чуть не слетели тапки, – Пусти меня, Егор! Я боюсь!

Потрепав ей нервишки, стараясь не задеть горячую кастрюлю, вернул ее обратно в квартиру, но на пол не опустил. Упали тапки. Замечательный финал.

– Идиот! – стала вертеться и все-таки плюхнулась на пол. Но и дальше я ее не отпустил.

– Сама ты дурочка. И шуток не понимаешь, – спеленал ее по рукам, чтоб не брыкалась, – Чего вредничаешь?

Пыхтит. Уворачивается. Не дается.

Кое-как вымудрился чмокнуть капризную в нос. И поспешил ретироваться.

…Несколько часов я пытался заслужить прощение, сидя в ванной возле древней стиральной машинки, а потом еще и собственноручно готовя в духовке курицу. Потому что Наташка отказалась меня кормить, а есть все равно хотелось. А когда я, наконец, весь взмыленный приволок ей из магазина килограмм мороженого, смягчилась и даже разрешила поцеловать себя в щечку.

За чайником мы все-таки пошли, долго спорили в магазине: ей хотелось эмалированный с розовым цветочками, я настаивал на обычном – алюминиевом. В конце концов сошлись на компромиссе и сделали посудной лавке двойную выручку… На полпути домой попали под дождь. На удивление теплый, летний, солнечный. Спрятались под деревом в знакомом парке.

– Все равно мой чайник лучше твоего! – весело заявила жена, держа меня за руку и толкая бедром в бедро.

– Это чем же? Идиотскими цветочками? – парировал я.

– Всем! Я промокла! А ты похож… – замолчала подленько.

– На кого?! – метнул на нее взгляд. Волосы взъерошил ветер. На носу повисла дождевая капелька. Глаза шаловливо сверкают. Мокрое платье облепило тело, выставляя все округлости напоказ. Я обнял ее за талию и прижал к себе, пытаясь отодрать подол от бедер и одновременно оглядываясь вокруг, не видит ли ее кто, – Ну? На кого?

– На мокрого павлина, – выдала и уткнулась носиком мне в плечо, обняла за шею рукой, в которой держала чайник, и я почувствовал спиной приятный холод.

– Да ты тоже… цыпленок лохматый… – я чуть запнулся, выбирая слово поаккуратнее, чтобы вновь не навлечь на себя гнев.

– Что ты там делаешь? – она, видимо, почуяла, как отстает от кожи не без моей помощи мокрая ткань.

– Ничего, – обнял ее обеими руками, и она, чуть пискнув, подалась вбок, отстраняясь от моего чайника, – Холодно?

– Да… Егор… – и указала куда-то за мою спину.

Я обернулся. Кто-то пришпилил на ствол дерева объявление о наборе мальчиков в школу «ХК Уралец». Сине-красные буквы и картинка, изображающая двух маленьких хоккеистов.

– Когда ты играешь в хоккей, ты про меня забываешь, – погрустнела и шмыгнула носиком.

– А когда я с тобой, забываю про хоккей… – специально произнес это еле слышно, чтоб кое-как можно было разобрать сквозь шум дождя. Но она поняла.

– Это дурацкая работа, Егор! Если бы ты просто играл зимой, вечером, два часа в день… а то… Я не вижу тебя…

– Это больше, чем работа, – отозвался я как-то отрешенно. Почему-то когда она начинала этот разговор, между нами включалось непонимание, – Давай не будем…

Наташка вздохнула громко, как только могла, и повернулась ко мне спиной. Даже не ко мне – к объявлению. Чайники звонко ударились друг о друга. Мы, наверно, странно выглядели со стороны.

– Я боюсь твоих синяков, рубцов, шрамов. Не тех, что есть, а тех, что будут… – объяснила.

– А разве они не украшают твоего любимого мужчину? – попытался пошутить я.

– А разве они не треплют нервы твоей любимой женщине? – тихонько раздалось в ответ.

Я помолчал немного, глядя на солнечный ливень.

– Ты же знаешь, сладкая, кроме тебя и хоккея у меня нет ничего. Хоккей – не работа, это образ жизни. Я дышать перестану, если с ним завяжу. Если б даже хотел все бросить, не смог бы…

– Ты больной, – натянуто улыбнулась.

– Я счастливый! – расплылся в улыбке я.

Остаток дня прошел в какой-то наэлектризованной тишине. Наташа от меня не отходила, все льнула ко мне и даже согласилась, что воду мы станем кипятить в моем чайнике. Я, наверно, в жизни так еще не ненавидел хоккей. За то, что люблю его и, может быть, даже… больше, чем жену. Я хотел на сборы, рвался туда, но именно поэтому сейчас тихо страдал мой самый родной человечек.