Александр Кириллов - УГОЛовник, или Собака в грустном углу

– Мужчины! Что же вы смотрите! – металась по парому молодящаяся женщина, – разнимите их!

– Куда? Назад! Не пущу! – вцепилась в мужа женщина в спортивном костюме. – Убьют тебя… не пущу!

Охватившее небо грозовое пожарище разрасталось. Вдруг поднялся резкий ураганный ветер – забились у «Сельпо» плакаты, сорвало и понесло к автобусу киноафишу, крупной рябью смяло свинцовую гладь реки.

Пассажиры шарахнулись на пароме к служебному домику, забыв о драке, едва удерживая на себе плащи и головные уборы.

Последним вывалился из автобуса заспанный старик. Заметив, что кого-то бьют, он ошеломленно вытаращил глаза.

– Не так, – вступился он за парня, – не по правилам, трое на одного, – и сам полез в драку, чтобы научить, как это надо делать по всем правилам.

– Все на одного, – расталкивая их, причитал старик, – рази так можно? не по правилам.

– Кто он тебе? – запыхавшись, спросили ребята у мужчины в спецовке.

Тот глянул на парня, возле которого суетился дед, и покачал головой.

– Сам вижу в первый раз.

– А она?

– Жена… черт бы её побрал.

И он погрозил ей кулаком.

– Ну, вставай, хватит валяться, – примирительно бросил он парню. – И не лезь туда, где тебя не ждут.

Парень поднялся, собрал вывалившиеся из сумок свертки, утер на лице кровь, и снова увидел Ляльку: виноватую, жалкую, совсем некрасивую.

– Что, жаль дружка? – спросил у неё муж. – Дрянь.

– Не трогайте ее, – с трудом выдавил из себя парень.

– Чего? Видать – мало тебе? – и он шагнул к парню. Тот, загораживаемый дедом, подался назад.

– Рази так можно? – петушился дед, – трое на одного.

– Ты вроде нездешний? – спросил у парня мужчина. – Где познакомилась, в автобусе?

Парень кивнул.

– В другой раз спрашивай у ней паспорт, если вывеску портить себе не хочешь. Ну, ты, заглохни! – прикрикнул он на Ляльку.

И все пятеро, вместе с дедом, перешли на паром.

Автобус осторожно, как слон, ощупал колесами перекинутый с берега мостик и, тяжело стукнувшись днищем кузова, въехал на паро́м.

Что-то затрещало, дернулось, натянулся стальной трос – и паро́м медленно отвалил от берега.

В тесной комнатушке, заваленной всяким хламом паромщиков, стало жарко. Пассажиры сбились кучей, как напуганные лошади, вытянув шеи и тревожно поводя из стороны в сторону головами.

С криком носились по парому ребята.

Издалека, от излучины реки, сплошной стеной воды шел на них ливень. Было видно, как пеной вскипала под ним река, поднимаемая бешеным напором обрушившейся с неба воды, и исчезала там, где дождь, настигнув, поглощал её.

В приоткрытую дверь, протолкнув вперед парня с сумками, влез, запыхавшись, старик.

– Да, куда ты, господи, с сумками-то!

– О-оой! мамочки, – всполошилась вдруг женщина в спортивном костюме. – Сумка-то моя, где? Пропала!

Она отпихнула от себя мужа и, вцепившись в малыша, принялась вертеть его в разные стороны, охая и причитая.

– Он держал сумку, где она?

Малыш испуганно захныкал.

– Ты куда ее бросил, взвизгнув, вдруг влепила она ему подзатыльник.

– Стой! – бросив парня, рванулся к ней сквозь толпу дед. – Нельзя… не позволю… дитё не позволю!

– Граждане, красную сумку не видели? – расталкивала она толпу женщина.

– Где, ирод, сумка, где?

Она опять схватила мальчика за плечи и стала его трясти.

– Оставь ребенка, – вырвал у нее малыша муж, – сбесилась?

– Не трожь меня, – побагровела женщина, – да я, знаешь, что из тебя сделаю, антрекотина!.. А ты куда лезешь, шут старый, – всей пятерней уперлась она старику в грудь.

– Рази я лезу, – возмутился старик. – Пусть я нахал, подлец, забирай… а дитя бить не дам!

– Да вон она сумка, – крикнул кто-то из пассажиров, – висит через плечо.

Женщина нащупала у себя за спиной сумку, и залилась краской.

– О господи, – перекрестилась в толпе беленькая старушка.

Короткой вспышкой блеснула молния, следом за ней, будто оружейный залп, обрушился на них мощный раскат грома.

– Господи, прости и помилуй.

Со стороны настигавшего паром дождя все мешалось в единую массу бурлящей воды – и река, и берег, и небо. Первыми, прощупывая дорогу, ударялись в еще лениво-покойную, оцепенелую гладь воды крупные капли, изрешетив речку фонтанчиками брызг, а секунду спустя это место уже кипело, пенясь и бушуя, под стремительным напором ливня.

– Ой, господи, – всё крестилась беленькая старушка.

Люди с застылыми лицами наблюдали, как движущийся прямо на них шквал воды настиг паром, шрапнелью свинцовых капель в упор расстрелял его и, насытившись, ушел дальше по реке, всё затопляя на своем пути.

Пахнуло свежевымытыми досками, потемнело.

Семья, сцепившись руками, неподвижно стояла, прижатая толпой к стене, будто окаменела. Только мальчик еще судорожно всхлипывал.

– Рази можно дитё, не дам, – бормотал старик, толкаясь среди молчаливо сгрудившихся пассажиров, и его голос заглушал доносившиеся от стены глубокие детские всхлипывания.

Вскоре ветер утих. Но вся северная половина неба еще долго оставалась темной и грозовой и по-прежнему огненно горела, будто шел там красный дождь.

Ливень скоро утихомирился и, ровно стуча по крыше автобуса, слезился на окнах жидкими струйками. Со скрипом метались туда-сюда «дворники». Шипел, потрескивая, в кабинке шофера приемник. Вася включил свет, сумерки тут же вплотную приблизились к автобусу.

– Ольга больна. А что у неё может две недели болеть? Бронхит? – удивлялась Лялька, поглядывая снизу-вверх на мужа. И рассмеялась: – По-моему, у неё воспаление хитрости… а мне скучно на лекциях без неё. Я и уехала пораньше.

– Ты лучше меня не доводи. Слышь, что говорю, убью сука, – тихо ответил ей муж.

Он сидел рядом с Лялькой, на месте худого парня, который опять стоя качался посреди автобуса.

– Не было у меня никого, хоть у него спроси, – оправдывалась Лялька, кивая на парня, и примирительно шептала, прижавшись к мужу: – А если б и было, не понимаю, убудет меня от этого, что ли? Что я кривою стану? И что тут такого?

– А то! – хмуро проговорил муж. – И не дай тебе бог еще раз на глаза мне с кем-нибудь попасться.

Дождь не кончался. Меркло тусклое красноватое небо, и чем больше оно меркло, тем ярче желтела Лялькина юбка в сизо-лиловом свете тусклого студеного вечера.

– И вот, что я думаю, про себе гадаючи, – нашептывала молодящейся женщине беленькая старушка, – жисть прошла, а я и не жила вроде. То одно, то другое, третье – и за всё испереживаешься, и за все сердце болит, а глядь – жисть прошла…

– Не буду я им подарки его отдавать, – в раздумье проговорила молодящаяся женщина, – жалко: кольца, сережки… жалко. Может, я еще замуж выйду.

– Неужели не выйдешь, и дай-то бог, – обрадовалась беленькая старушка, – так-то лучше.