Василий Лягоскин - Ультиматум президенту. Вторая книга о Серой Мышке

Лейтенант не мог знать, что то отвратительное действо, свидетелем которого он стал пару часов назад, как раз этими законами предусматривались. Его заставил выскочить из каменной хижины, куда его определили на постой, девичий крик, полный муки и ожидания какой-то совершенно ужасной участи. До центра горного кишлака, в котором – как он уже знал – все жители так или иначе были родственниками, и жили по законам, установленным Хашимулло, который был главным в роде, он добрался в десяток огромных скачков. Он вылетел на площадь, оттолкнув по пути какого-то парня, одетого слишком легко для зимнего утра, и застыл на месте. Бэском не знал, на чем остановить взгляд – на искаженном от ярости лице бородатого Хашимулло, на поднятых кверху руках горцев, в которых были зажаты увесистые булыжники, или…

Он словно споткнулся взглядом, остановив его на тоненькой фигурке, привязанной к столбу посреди площади. Это была совсем юная миловидная девушка; даже наверное красивая – если бы эту красоту не портила гримаса смертельного ужаса. Рядом, на истоптанной земле валялась какая-то тряпка. Совсем недавно она, как правильно понял лейтенант, покрывала эту голову с разметавшимися по плечам бесчисленными тонкими косичками. Что такого ужасного могла сотворить эта девчонка, которой наверное было не больше пятнадцати лет? Лейтенант не знал, и не хотел знать!

Теоретически он представлял себе, что такой вид средневековой казни – избиение, а затем и умерщвление камнями, до сих пор существует. Но самому присутствовать при этом; практически участвовать – а он вдруг почувствовал себя палачом, лишь только заглянув в темные, заполненные мукой и вспыхнувшей внезапно надеждой, глаза – он не пожелал. А потому и подступил к вождю клана с горячей, путанной от гнева речью. Сейчас, стараясь не двигаться, утихомирить тем самым боль в побитом теле, он пытался вспомнить, о чем говорил; какие слова бросал в невозмутимое, заросшее черной бородой до самых глаз, лицо Хашимулло. Но не мог, сбивался на то самое лицо, которое вдруг дрогнуло и стало расплываться в злой, предвкушающей улыбке. Вождь бросил лишь одно короткое слово, которое лейтенант, усиленно практикующийся в пушту, не понял. Зато понял, а затем принял своим телом, одетым в камуфляж без всяких признаков принадлежности к какой-нибудь из армий мира, его смысл. Хашимулло словно скомандовал: «Пли!», – артиллерийской батарее, в котором вместо стальных снарядов были каменные ядра. И шквал таких снарядов тут же обрушился на лейтенанта. Алан в отличие от несчастной жертвы, скорчившейся отв центре площади, не был лишен возможности сбежать от камней – в первые мгновения. Но удачно попавший в затылок камень бросил его наземь. И там ему оставалось лишь корчиться под градом увесистых снарядов. Или ползти в поисках защиты к сапогам Хашимулло, который не проронил больше ни одного слова. Делать последнего Бэском не пожелал и потому дергался на утоптанной земле все слабее и слабее. Пока наконец в его затуманенной от того самого удара голове, которую он старался защитить руками, не прозвучало еще одно слово вождя. Сознание само перевело: «Хватит!».

Град, заставлявший тело дергаться уже инстинктивно, тут же прекратился, и лейтенант услышал, а скорее почувствовал, как неторопливо, по-хозяйски, подошел вождь. Он представил себе, как тот гнусно ухмыляется, возвышаясь над желторотым птенцом, который пытался учить его, Хашимулло, воевавшего всю сознательную жизнь, тактике боев в горной местности. А теперь еще и посмевшего вторгнуться в святое святых – его абсолютную власть над каждым членом рода.

– Иншалла, – расслышал над собой Бэском еще одно короткое слово, и перевел его уже вполне сознательно: «На все воля аллаха, милостивого…»

– Как же, милостивого! – успел усмехнуться он в израненной душе.

В следующее мгновение на спину, уже покрытую множеством ушибов и синяков, обрушился милосердный удар камчи – горской плетки. Милосердный, потому что он пришелся на ребро, очевидно сломанное одним из ударов. Лейтенант провалился в темноту и уже не ощущал, как его волокли за ноги по кривой улице вдоль высокого глинобитного дувала, как сбросили в глубокую яму и как оборвался наконец последний, самый мучительный крик девчушки – казнь все-таки свершилась…

Два дня лейтенанта не кормили – совсем. Спускали на веревке кувшин (по местному – кумган) с водой, восхитительно свежей для трясущегося в горячке американца. Внутренние повреждения не прошли даром. Что-то там воспалилось; да еще оказалось, что левая рука была сломана – скорее всего уже в яме, когда бессознательного Ротмэна сбросили вниз. Рука в локте распухла так, что едва умещалась в рукаве. Но кричать, требовать хотя бы элементарной медицинской помощь лейтенант не пытался. Он стал за эти два дня мудрее и осторожнее. А еще – понял, что вряд ли попадет когда-нибудь на родину. Если, конечно, не случится какого-нибудь чуда.

Человек, которого скинули чуть ли не на голову Ротмэну, на чудо никак не походил. Увидев его падение на глиняный пол, Алан невольно содрогнулся – представил, как сам летел вниз, словно куль с картошкой. Про картошку он подумал зря – в животе, сведенном от голода, тут же что-то засвербело. Но лейтенант уже научился бороться с такими приступами. Надо было просто отвлечься, переключить внимание на что-то неаппетитное. Таким был человек, лежащий, раскинув руки совсем рядом с углом, который американец определил под туалет. Пользовался он им не так часто – «диета» позволяла – но запашок оттуда был все-таки…

Скорее всего этот запах и заставил прибывшего таким необычным способом незнакомца зашевелиться, а потом рывком сесть, привалиться к влажной стене зиндана точно так же, как лейтенант в первый день отсидки. Теперь, когда на незнакомца падал слабый свет от отверстия сверху, лейтенант разглядел его.

– Русский, – невольно прошептал он, причем на языке Пушкина.

Русский язык Алан знал довольно хорошо; специализировался в нем во время учебы в военном училище. Потому наверное и попал в Афганистан, где знание языка противника было чуть ли не определяющим.

– Русский, русский, – зло проворчал новый сиделец, – кого ты еще мог увидеть здесь?

Потом он зашевелил носом, пару раз чихнул и буквально возопил, подпрыгнув на месте на ягодицах:

– Чем это тут воняет? Несет, словно из.., – он вдруг закашлялся, словно подавился миазмами, а потом, шустро передвигаясь – так же, на ягодицах – по стеночке подальше от «туалета», захохотал, – так мы в этом самом нужнике и оказались! С внутренней стороны.

Американец невольно улыбнулся, а потом искренне позавидовал русскому. Сам он так раскатисто хохотать не смог бы – сломанные ребра не позволили бы. А русский уже был рядом – протягивал ему широкую ладонь.