Олег Глушкин - Рыбацкое море. Рассказы

Как мог, я старался урезонить своего напарника, объясняя, что не через укус, не через иглу, если ее прокипятить, ничего не передастся. А ночью сам проснулся в холодном поту. Ведь я же был первым, кто мог попасться… Выйди она, кивни только мне, и я пошел бы за ней куда бы ни позвала, ведь еще несколько часов назад мне казалось, что я наконец-то обрел любовь… Потом этот страх за себя сменился страхом за нее. Эти двое, которые тоже заражены, не ею ли? Они сейчас вместе, они выясняют, они могут расправиться с ней, выбросить ее за борт, покалечить. Значит, она и с тем рыжим, и с другим – фитилем, а может быть, они втроем, нет, нет, она не способна на это, это наверняка рыжий, сходил в бордель в Фритауне или подцепил уличную дешевую проститутку. Я пытался оправдать ее, и в то же время начинал ощущать, подступающую к самому горлу злобу…

На следующим день траулер превратился в плавучий ад. Даже самые молчаливые матросы кричали, чтобы капитан вышел из каюты. Когда он так и не появился, стали требовать старпома, чтобы тот немедленно высадил пассажиров. «Где я вам возьму госпиталь? – отбивался старпом. – В порт захода никто не даст, на шлюпку их что ли или в океан?» – «А хотя бы и так! – крикнул боцман. – Учти, шеф, народ на взводе, выкинут их ночью к трепаной бабушке! А то они и сами друг другу глотки перегрызут!»

Целый день все выясняли отношения. За ужином никто не притронулся к еде. Мы стучали по столу мисками, требуя выхода капитана. Но тот так и не появился.

Ночью я никак не мог уснуть, меня раздражал храп моего напарника и удушливый сивушный запах, стоявший в каюте. Я решил выйти на палубу и отдышаться там в тишине. Было прохладно, мы отошли от тропиков миль на триста. Тихая штилевая погода способствовала нашему ходу. Ветерок рождался лишь нашим движением, и все же, чтобы не замерзнуть, мне пришлось укрыться за судовую трубу. Не хотелось ни о чем думать. И вдруг я услышал почти рядом с собой женский голос. Он был переливчат, словно слова не говорились, а пелись, словно встала на пути корабля сирена и заманивает меня. Я должен был бы заткнуть уши, как Одиссей, но напротив я пошел на голос, я стал вслушиваться в слова – и слова эти были созвучны моим мыслям: «Я не хочу жить, я хотела бы раствориться в этой штилевой воде, чтобы душа моя стала чайкой, мне не нужно тело, оно опротивело мне…» И тут мужской голос стал успокаивать: «У тебя самое прекрасное тело, ты самая красивая женщина на земле! Как ты можешь так думать?» И второй более юный голос: «Нет безвыходных положений, все мы смертны, великий грех – самоубийство. Взгляни, какая луна, какая ночь подарена нам…»

Они продолжали нежно говорить друг с другом, не замечая меня, я осторожно выглянул из-за трубы. Мария оглянулась, словно почувствовала мое присутствие. В глазах ее стояли слезы. Длинный юноша обнимал ее за плечи, а второй старался стать так, чтобы прикрыть от ветра. Хорошо, что было темно, что они не видели меня, не видели, как вспыхнуло мое лицо, Осторожно ступая, я спустился по трапу. Все вокруг было наполнено призрачным желтым светом. И штилевое море, и эта огромная луна, и легкий ветерок – все было так соразмерно, все было так прекрасно задумано, все, кроме нас – мыслящих и озлобленных, обреченных на вечные страдания. Как нужно было все измерять на свой аршин, думая, что эти юнцы расправятся с Марией. Нет, не от них шла опасность. Они продолжали любить ее. Это я стучал миской вместе со всеми, с теми, кто требовал выбросить пассажиров на шлюпке, обрести их на скорую смерть. И я посмотрел вверх, туда, где на мачте наши ходовые огни мерцали на фоне звезд, и прошептал: «Господи, прости нас, ибо не ведаем, что творим…»

Густые туманы пали на Атлантику. На целую неделю район промысла погрузился в непроницаемую мглу. Ватная пелена плотно окружила плавбазу. С крыла мостика не видно ни мачт, ни кормовой надстройки. Мы застряли в белизне и повисли между водой и небесами. Расплывчатые неясные пятна судовых огней мерцают с правого борта. Это суда-ловцы. Они ждут нашу плавбазу с сетями-кошельками, полными рыбы. Им необходимо освободиться от рыбы, чтобы снова заметать свой кошелек. Мы ищем эти суда. Иголку в стогу сена легче отыскать, чем нужное нам судно. «Неринга! Неринга!» – бесполезно кричу я в мегафон, срывая голос. Плавбаза движется к «Неринге» осторожно, сопровождая свой путь воем тифонов. Звук натыкается на безответную стену. Машинный телеграф замер на отметке «самый малый вперед». С верхней палубы рубки, с навесов соскакивают тяжелые капли воды. Это не дождь. Дождей в этом районе не было всю зиму. Туман родил подобие дождя. Со всех сторон обступает нас мокрая клубящаяся масса. Где солнце? Где другие суда? Что вообще творится вокруг? Это знает только капитан, уткнувший лицо в экран локатора. Солнце по времени давно взошло, но свет его не в силах пробить белую массу тумана, прорваться сквозь нее. Надрывно гудит плавбаза, предупреждая сейнер о своем приближении. Вой тифонов пронизывает насквозь. «Неринга… Неринга… Почему молчите… Неринга не исчезайте со связи», – это радист повторяет общую нашу мольбу.

«Неринга» уже не в поле зрения локатора, она в мертвой зоне, где-то здесь, совсем рядом. Каждое мгновение может стать роковым. Громада базы надвигается на невидимый сейнер. «Эй, на баке, смотрите внимательно!» – капитан вытирает лицо ладонью. Непонятно – пот или капли от тумана. Что они могут увидеть? Очертания людей на баке расплывчаты. Они как – будто плывут в воздухе, палубы не видно. Они кружатся, словно привязанные к фок-мачте незримыми канатами.

От напряженного пристального стремления что-либо увидеть в глазах возникают, искрятся белые мухи. Впечатление такое, будто смотришь на непрерывно идущий снег.

Тифон смолк. Радист устал повторять координаты. И вдруг в наступившей тишине мы слышим крик петуха. Раскатистый призывный крик. Петушиное приветствие: Кукареку-у! Галлюцинации, откуда здесь взяться петуху, мы же не в деревне, а в океане, кажется нам все это. Но крик повторяется. «Да они же рядом!» – догадывается капитан. Уже слышны голоса с правого борта. Это матросы «Неринги» окликают нас. База и сейнер, словно притягиваемые магнитами, сближаются по инерции. И вот уже в молочном пространстве прорисовывается силуэт сейнера, как будто медленно проявляется изображение на фотобумаге, сначала смутное, расплывчатое, но вот все четче, вот приобрело знакомые очертания, появились надстройка, труба, мачты. Швартовка идет почти вслепую.

В кошельке у сейнера тонн сорок сардины, грохочут стампы, гудят лебедки… Снова кричит на сейнере петух. Ему в ответ заливисто лает наш судовой пес.

Капитан сейнера переправляется к нам в гости. Пока идет выгрузка, мы пьем чай в кают-компании. Капитана зовут необычным именем Эльмар, а спасшего нас от столкновения петуха конечно же Петр. Был когда-то Петя, рассказывает Эльмар, принес его на судно наш радист, был он пушистым комком, цыпленок крошечный, я приказал отдать его на берег, но упросил радист оставить цыпленка. Сделал он клетку в радиорубке, кормил Петю пшеном и гречкой, а потом приучил к креветкам. Клетку радист держал открытой, Петя сам туда на ночь уходил, а днем сидел рядом с радистом, слушал внимательно все морские сигналы и переговоры. Большой уже стал. Хотел я его после рейса обязательно на какую-нибудь птицеферму отдать, да вот теперь передумал. Как же мы без петуха в тумане будем плавать!