Лана Хомякова - Если бы не я. И жили они долго, счастливо и далеко друг от друга

Галина Николаевна – сложный человек. Пожалуй, это наиглавнейшая черта её характера, которая приходит на ум каждому, кому довелось пообщаться с ней минут пятнадцать. Эта сложность состояла в том, что с ней совсем непросто общаться. Всякого рода трудности неминуемо возникают в разговорах, в работе, в быту с ней. Но при всём этом Галина Николаевна – интересная и привлекательная женщина. Она разговорчива, а не болтлива, эрудированна, а не просто образована, и, разумеется, в ней есть изюминка, точнее говоря, килограмма два изюма, больше чем в кексах.

В преддверии своего пятидесятилетия Галина Николаевна выглядела так, что ей едва ли можно было бы дать сорок лет. Тридцать восемь – пожалуй, тот возрастной предел, которому могли бы поверить глаза. С годами она не утратила своей красоты, которая стала более зрелой, окрепла и придавала уверенности в себе своей обладательнице. Стройная фигура, модельная стрижка и стильная одежда производили должный эффект, привлекая внимание к Галине Николаевне. Она легко сходилась с людьми, отличалась эмоциональностью и поразительной мимикой. Любой рассказ из её уст хотелось дослушать до конца, ибо он сопровождался такими мощными эмоциями, на которые способно лишь подвижное лицо и арсенал интонаций Галины Николаевны.

Она работает учительницей экономики и географии в гимназии. Но чудо не в том, что такая женщина посвятила себя образованию и воспитанию незрелых умов с её-то потенциалом на великие дела, а в том, что её, действительно, уважали ученики, среди которых не было ни одного лоботряса, позволившего себе дурно отозваться о Демидовой Галине Николаевне.

При всех её достоинствах, она оставалась свободной разведённой женщиной, вызывающей недоумение своим положением у окружающих. Впрочем, домашние не видели в этом чего-то фантастического и рокового, ведь дочери знали и другие, не выставляемые напоказ стороны матери.

Галина Николаевна признавала только одну точку зрения – свою собственную.

Она держалась самого высокого мнения о себе, и до этой планки никто на всей планете допрыгнуть не мог.

Она никогда не сомневалась в своей правоте.

Она лезла в чужую жизнь, не спрашивая на то разрешения.

Она не прощала обид и была злопамятна.

Она постоянно всех поучала и переделывала под свой вкус.

Упряма.

Заносчива.

Непримирима.

По всей вероятности, от этого, а не от красивой и интересной женщины ушёл Павел Петрович. И уж, несомненно, карьера экономиста не сложилась у Галины Николаевны не потому, что она в молодости больше походила на модель. Начальство не терпит тех, кто не признаёт главенства начальника и знает о субординации лишь на словах. Впрочем, именно поэтому Галин Николаевна нашла своё признание в педагогике, где реализовала весь свой потенциал, обучая, поучая, воспитывая, наслаждаясь несомненным авторитетом и возможностью смотреть сверху вниз на подопечных.

Что касается отношений с дочерьми, то в сердцах Галина Николаевна благодарила бога за то, что такая, как Ева родилась одна, ибо те неудобства, которые стали бы неизбежными, будь у старшей дочери близняшка, представлялись ей адом. Осознание того, что Ева вышла из-под её контроля, ударило её сильнее, чем предательство мужа.

Галине Николаевне нравилось быть женщиной в высшей степени оригинальной, вроде бы неповторимой и единственной в своём роде. Она пребывала в этом заблуждении и по сей день, не замечая, что Ева – зеркало, в котором она видит себя образца тридцатилетней данности, правда с некоторыми изменениями, вызванными требованиями времени и условиями воспитания. Ей было сложно с Евой, потому что она не могла подавить её так же, как подавляла младших дочерей, правда, осознала она это, только когда Еве исполнилось восемнадцать.

Тогда мать и дочь в очередной раз рассорились из-за посягательств Галины Николаевны на неприкосновенную свободу Евы. Дочь не собиралась следовать запретам матери, а мать поставила ультиматум, что в противном случае та может не возвращаться домой, ибо её никто не пустит на порог. Галина Николаевна тогда рассчитывала на то, что Еве некуда деваться, а потому она непременно сдастся. Но этого не произошло. Ева выдержала двухдневную паузу, впервые тогда погостив с ночёвками у Славы, а на третий день сдалась Галина Николаевна, впервые признав, что перегнула палку, ведь ей была невыносима мысль, что её дочь ошивается не пойми где двое суток.

С тех пор Галина Николаевна хоть и ссориться со старшей дочерью, но с опаской поглядывает на Еву, разочаровываясь в своей системе воспитания и поражаясь, откуда у Евы эти невыносимые черты характера: упрямство, заносчивость, категоричность и отрицание всех точек зрения, кроме своей собственной. В общем, Галина Николаевна чувствовала, будто бы её низвергли с престола. Хотя она оставалась королевой, главой семьи, которая формально управляла всем, но фактически парламент (Ева) ей не подчинялся и держал власть в своих руках.

И всё-таки мать и дочь любили друг друга, пусть и весьма странным образом, с оговорками, что они только внешне похожи, поскольку иметь невыносимый характер не хотелось ни одной, ни второй.

– Скоро будет готово? – поинтересовалась Ева, заглядывая в кастрюлю, как будто бы она разбирается в готовности. Девушка видела бурлящую жижу с овощами и фасолью, которая изумительно пахла, и ей казалось, что это блюдо уже вполне съедобно.

– Можешь накрывать на стол, – сказала Галина Николаевна.

Ева достала из шкафчика первые попавшиеся под руку четыре тарелки и поставила их на стол.

– Ева! Сколько можно говорить! Возьми одинаковые, – в голосе Галины Николаевны слышались разочарование в дочери и упрямство в следовании своим принципам, которые заключались, главным образом, в том, что всё должно быть идеально. Галина Николаевна стремилась окружать себя красивыми предметами не потому, что находила в этом какое-то особенное житейское удовольствие, а поскольку полагала: так должно быть, ведь она достойна самого лучшего.

Ева с сопением, выдающим её недовольство и раздражение интонацией матери, заменила одну из тарелок на другую, дабы удовлетворить её тягу к гармонии и симметрии.

Разлив суп, Галина Николаевна принялась нарезать хлеб.

– Зови сестёр, – распорядилась она.

Ева распахнула кухонную дверь и во весь голос проорала:

– Идите есть!

Галина Николаевна состроила гримасу, выражающую категоричное неодобрение поступка дочери, которая поленилась пройти пару метров по крохотной квартире, а вместо этого драла глотку, как какая-то девчонка, выросшая на улице без должного воспитания.

– Что? – недоумевающее спросила Ева, чувствуя накал матери.