Ева Видмер - Пустота

Лететь я боялась, да и не знала, как, поэтому я быстро зашагала в сторону своего дома, прячась за деревьями, мне еще очень повезло, что людей днем в будни, да еще и в такую погоду почти не встретить в спальных районах. Но когда я заметила свою мать, которая возле двери в подъезд копалась в сумочке, я, забыв про всякую осторожность, кинулась к ней. Тогда меня даже не насторожило, что раньше я никогда не видела у нее ни такой сумки, ни этого плаща, и даже прическа была не такой, как утром. Я просто увидела ее лицо, такое знакомое, что мне показалось, только она сейчас может помочь мне разобраться в том, что случилось со мной. Но когда я оказалась рядом, мама меня не заметила, и это насторожило и начало пугать еще больше.

– Мама? – негромко позвала ее я, но она, повернув голову ко мне, снова отвернулась. Я позвала ее громче. Тогда мама некоторое время смотрела прямо на меня, ничего не понимающими глазами, а потом, покачав головой, выудила, наконец, ключи из сумки. Она меня не видела… Как и другие несколько человек, зачем-то вышедших из дома в такую мерзкую погоду. Я, с одной стороны, вздохнула с облегчением – мне по крайней мере не нужно прятаться, но… легче не стало.

Мне ничего не оставалось, как зайти вслед за матерью в подъезд, а потом и в квартиру. Но теперь я едва узнавала свое жилище. Отделка – другая, мебель – другая, даже фотографии, висевшие в рамках на стенах, – другие. И ни на одной нет меня.

Я обошла всю «свою» квартиру и не нашла ни одной знакомой вещи, кроме некоторых лиц на фотографиях, затем вернулась на кухню, где женщина, которая больше не была моей матерью, курила возле настежь распахнутого окна. А ведь в моей жизни она никогда не курила…

Мне хотелось ей что-нибудь сказать, но я решила, что только напугаю ее, поэтому вышла обратно в коридор и еще раз обошла уже не свой дом, зашла не в свою комнату, где еще совсем недавно были мои вещи, но теперь не было ни одной: лишь неуютная гостиная с диваном перед большим телевизором и книжным шкафом во всю стену. Тут я заплакала, наконец, впустив в свою душу весь этот кошмар, что мне приходилось переживать сейчас. Нет ни единого воспоминания обо мне, ни одной отсылки, что я была. Меня для них никогда не было.

Ни для кого.

Никогда.

Не было.

И это, оказалось куда больнее, чем сломать все кости и заново их срастить, этот удар о реальность был сильнее удара об асфальт. Мне следовало бы радоваться, что никого не будет мучать чувство вины и боль утраты, но, как ни эгоистично это прозвучит, мне в глубине души ведь очень хотелось, чтобы обо мне помнили и хоть кто-то страдал так же, как пришлось страдать мне от потерь, хотелось, чтобы моя смерть была тоже чьей-то утратой, а в итоге очередным страданием она стала только для меня самой. Это, должно быть, ужасно, но стоя там, на крыше, я ведь совсем не думала о тех, кто будет меня оплакивать. Задумываясь о самоубийстве, я всегда останавливалась, вспоминая тех немногих, кто будет из-за этого страдать, но не сегодня.

Наглотавшись этой горечи вместе с собственными слезами, я вернулась на кухню и вышла в отрытое окно, где все еще в воздухе чувствовался табачный дым. Я не взлетела, потому что своим новым телом пока не владела, но все же не рухнула на землю со второго этажа, хотя и приземление мое было болезненным. Трубчатые кости снова начали мгновенно как будто заново собираться, и тут уже боль была куда страшнее. Однако меня больше уязвило осознание, что закончить начатое мне не удастся.

Я поднялась на ноги, но куда мне было идти? Если даже в обычной человеческой жизни я не представляла, зачем мне оставаться здесь, то что мне было делать теперь? Для целого света меня нет и никогда не было, и эта мысль в очередной раз обдала меня холодом пустоты.

Но вдруг появилось нечто, что казалось мне единственно важным, – доказать себе, что я была, вернее, что я все еще есть. Больше просто у меня ничего не осталось.

Управляться со своим телом я научилась все же довольно быстро. Может, мне еще не хватало сноровки для маневров в небе с птицами или же на узких улицах среди балконов и веревок для белья, но я не была по крайней мере похожа на ребенка, который учится ходить. Почти сразу же летать стало казаться мне столь же естественным, как ходить пешком, а то и более.

Теперь время для меня текло несоизмеримо медленно. Еще не прошло и двух недель после моей смерти, а мне начинает казаться, что моя жизнь всегда была такой…

Такой плавной, тоскливой и одинокой.

Ничего не проходит: ни боль от потери близких, ни обида, причиненная дорогим человеком, ни чувство одиночества. Особенно здесь, так сказать, наверху. Мне нужно было чем-то себя занять, и, раз уж своей жизни у меня больше не было, я начала интересоваться чужими. Я вижу стольких людей, беззаботно улыбающихся, угрюмых, несчастных, торопящихся, вижу влюбленных, держащихся за руки. Я вглядываюсь в их лица, замечаю малейшие проявления эмоций, таких как улыбка, которая мелькнет лишь на мгновение, после чего снова скроется под каменной маской. Когда нет жизни собственной, начинаешь заглядывать в чужую, как в окна. Но до сих пор я никогда не предавала людям, на которых обращала внимание, такого значения.

В тот день я увидела Ее впервые. И впервые увидела Его.

Увидела девушку, которая вышла из школы. Она чем-то напомнила мне меня – те же темно-каштановые волнистые волосы до лопаток, те же синие глаза, светлая кожа с румянцем, и она тоже предпочитала в одежде черные и темные тона – но все же это была не я.

Девушку эту звали Марией. Несколько мрачную манеру одежды она унаследовала от старшего брата, на которого когда-то так хотела быть похожей.

Мария сошла с крыльца и двинулась к воротам, но вдруг остановилась. Впереди она заметила четырех молодых людей, которых благодаря брату знала. Ее встревоженный взгляд впивался только на одного из них, не обращая никакого внимания на остальных. Черные джинсы, черная футболка, поверх нее расстегнутая белая рубашка и черное пальто. Виски выбриты, а волосы перекрашены в белый, хотя черные корни уже неопрятно отросли. Мне сразу стало не по себе. Юноша почти не выпускал из рук сигарету, отчего изрядно пропах табачным дымом. Друзья называли его Гостом. Без слов, по одним только взглядам в его сторону было ясно, что он возвышается над остальными.

Людей всегда тянет к подлецам. Уж не знаю, с чем это связано.

Я опустилась на землю рядом с застывшей Марией. Как раз в этот момент Гост чуть повернул голову и заметил ее. Она задрожала и отступила назад. Он усмехнулся и, затянувшись, выпустил струю белого дыма. Мария, шумно выдохнув, быстро зашагала своей дорогой, постаравшись обойти Госта и компанию стороной, но я отчего-то задержалась.