Константин Задорожников - Про Савраску и Генидку. Сказка-быль для маленьких взрослых

© К. Г. Задорожников

Современное искусство синтезирует два пути познания – чувственный и рациональный. Объединяя их, произведения жанра «пси-арт» способствуют развитию так называемого нелинейного мышления, свойственного человеку новой эпохи.

Нынешнее поколение обладает способностью к объемному мышлению в значительной степени. Дети «индиго» – это реалия времени. Их все больше, реализованных, но еще больше тех, в ком интегральное сознание, присущее «индиго», находится в дремлющем состоянии, и одна из главных педагогических задач сегодня – помочь детям развить его и научить правильному использованию этого инструмента – для исследований, творчества и созидания мира в любви.

Первым литературным произведением, способствующим развитию интегральной деятельности мозга, следует считать, пожалуй, известную книгу Льюиса Кэррола о приключениях девочки Алисы. Не случайно ее автор, математик, адресовал книгу детям. В этот же ряд можно поставить истории о Винни-Пухе. Конечно, они произрастают из жанра сказки. Но сказка, как и притча, подает полезную информацию в обход рационального рассудка. Побуждением «рацио» к активному сотрудничеству с чувственным могут считаться произведения Пауло Коэльо, напоминающие адаптированные для взрослых сказки. И вот – закономерное продолжение и развитие данной стези в искусстве – истории о Савраске и Генидке. Автор – писатель, ученый и практический врач – назвал эти истории сказками для маленьких взрослых, относя к разрабатываемой им концепции «пси-арт».

Произведения этого жанра объединяют взрослых и детей в единое племя. Взрослые продолжают начатый в детстве путь познания, вспоминая мир, из которого они вошли в самостоятельную жизнь. Ведь детство – состояние вне времени и пространства, оно на уровне реликтового, метагенетического слоя цивилизации. Не случайно открытый автором «Ключ кода системы аминокислот» в корреляции с русским алфавитом образует слово «ДЕТИ». Это свидетельствует о единых генетических корнях человечества, и момент контакта с этими корнями характеризуется особым состоянием, органически присущим детям. Это то самое Царство Божие, находящееся внутри нас. Такое состояние также называется любовью, и ее мотив звучит в этой книге.

Любовь, как основной Принцип жизни, объединяет сказки для маленьких взрослых с былью для взрослых детей… и возвращает нас в будущее…

Книга – дипломант международного конкурса «Лучшая книга 2013» в Берлине.

Жили два конька. Одного звали очень просто – Савраска, так как был он саврасый. Имя второго следует пояснить особо. Если вы не читали Отто Вейнингера, то понять вам будет, может, и непросто.

Старина Отто, перед тем, как отойти в мир иной, написал трактат о природе женской, в котором указал на одну отличительную особенность женского ума от мужского, а именно – отсутствие шансов на гениальность. Много чего есть у женщин, что мужчине и не снилось, а вот этого Бог не дал (что, впрочем, не делает их хуже или лучше, просто они – вот такие). Но, поскольку человек без гениальности не может, то оставил Господь женщине некую предпосылку, эдакую предтечу гениальности, которую старик Отто назвал генидами. То есть, где-то, «эбаут»-гениальность».

Когда Генидка родился, он не был еще Генидкой. Масти жеребенок оказался какой-то неопределенной, и сам весь нескладный, хотя и не без признаков породы – так что никто соответствующего имени ему подобрать не мог. Долго старались всей деревней, но никто так и не сумел этого сделать, словно заколдованный был этот жеребчик. Дело дошло до того, что спрашивать стали у лошадей, как его назвать (лошади к этому времени уже разучились говорить по-человечески, и спрашивать их мог только тот, кто знал язык лошадей. Он похож на английский, только слова как бы навыворот, и их не слышно из-за ржания, поэтому принято считать, будто лошади не говорят).

Лошади тоже затруднялись решить этот вопрос, так что местный конюх, который мог общаться с ними, доведя себя до определенной стадии душевности, потеряв всякую надежду, спился с круга. Спас положение Савраска. Вы, наверное, не знаете, что если жеребенку не дать имя в течение семи дней, то он начинает терять ориентировку в пространстве и времени. Если такое состояние затянется, лошадь может заболеть и придти в негодность. А негодных лошадей, сами понимаете…

Шел восьмой день безвременья все еще новорожденного жеребца. Он понуро стоял у копны сена и жевал. Подошел к нему Савраска.

– Что ты делаешь? – спросил он.

– Я толком не знаю, но что-то делаю, – хмуро отвечал жеребец.

– Брось это глупое занятие – что-то делать. Надо делать что-то, а не что-то делать, – с видом знатока сказал Савраска. Он имел на то право, так как, будучи названным своевременно, успел кое-чему в жизни научиться. – Пойдем лучше погоняем по лугу.

– Да я, вроде, не знаю, как это делается. То есть, забыл.

– Как можно забыть, если не знал? – удивился Савраска и потерся носом о бок товарища.

– Когда я был большим… – начал было тот, но Савраска перебил его:

«Постой-постой».

Савраска неожиданно для себя понял, что чувствует то же, что и этот странный жеребец, и то, что этот странный жеребец чувствует то же самое, что чувствует Савраска. Это родилось внезапно, и как только было осознано Савраской, тут же стало осознано и его товарищем. Они, оба одновременно, увидели длинную вереницу лошадиных жизней, в которых жили-были они, в незапамятные времена, и становились они большими, потом маленькими, затем вновь большими и обновлялись, оставаясь в то же время прежними.

Они стали смотреть это разворачивающееся перед их внутренними взорами действо – феерическую мистерию лошадиных перерождений, наполненную звоном степи под копытами, прозрачными озерами, поросшими ковылем курганами, дымом кочевых костров. Там были взрывы и сабли, флаги и солдаты. Там были страшные рудники с потом и крупными, солеными лошадиными слезами, запал скачки по кольцам ипподромов. Там был запах дикого меда и кобыльего молока, и запах крови на бойнях. Там были дружное ржание молодых, влюбленных в небо и друг в друга жеребят, и храп загнанных лошадей, и пена на губах, и выстрел прямо в ухо, и последний взгляд на того, кто был бесконечно дорог всю твою лошадиную жизнь, а теперь, закрывая лицо, мокрое от слез, стрелял из нагана в ухо своего вороного товарища, уже не пригодного для такой дружбы – с погонями, преследованиями, звоном сабель, скрипом колес походных кибиток, с искаженными гримасой ужаса лицами рассеченных надвое седоков, которые несутся навстречу на таких же пьяных от восторга атаки конях…