Наталья Низамудинова - Пещера Тимура

– Ало! Мама? Позовите пожалуйста… Спит? Разбудите, мам, очень нужно! … Да! Случилось! Костю в Чернобыль забирают. Завтра будет поздно!

– Ало, Саша? – наконец ответил густой баритон. – Ну, ну, слушаю… А что же вы раньше думали?… Только сейчас? Не плачь, не плачь, дочка. Я попробую… Я постараюсь… Конечно… Естественно…

Поезд тронулся в 9—15. Заплаканная Сашка стояла на перроне с Екатериной Петровной и Степаном Ивановичем. Из открытого окна вагона улыбался Костик: – «Не горюй, Саня! Вернусь через 3 недели, еще в пещеру сходим! О-бя- за-тельно-о!»

– Какая там пещера? Живой бы вернулся. О-о-ох! Котенька!! – обнявшись со свекровью, думала Сашка, молча вздыхая и обливаясь слезами.

– Ну, хватит, хватит сырость разводить. Бог даст – все обойдется. Вернется! Сейчас, знаете, какие есть меры защиты? Я уверен – все новейшие средства там применяют! – бодро баритонил свекр, думая при этом, как скорей отозвать единственного сына из пекла…

На перроне группа студентов с гитарой хором весело пели грустную песню: – «Понадежнее было бы рук твоих кольцо, покороче б, наверно, дорога мне легла…»

Внезапно новый прилив горя с чувством вины – это ОНА не удержала, не сомкнула руки кольцом вокруг любимого, – вновь градом покатился из глаз…

Тогда он не удержал ее, не остановил, отпустил, а теперь – она ответила ему тем же, «отомстила»…

Теплая, влажная от дождя ночь, разрывала сердце непонятной грустью – «тоской веселою» (по словам Есенина). Весна, ликующая буйным вишневым цветом, эгоистично радовалась новой жизне.

– Там в лесу со стонами плачут глухари – тихонько пел под гитару Костик, сидя на узкой скамеечке возле соседского дома.

Это там… в Есенинской России. А – здесь – «узбекские соловьи» – лягушки – курлыкали, заливаясь тоненькими трелями на разные голоса и объединялись в один непрерывный хор.

Костик поставил гитару на землю, облокотив ее грифом о забор.

Жадные, нежные губы непрерывным поцелуем пожирали Сашку. – «Вот так бы всю жизнь… и никого… и ничего больше…» – Сашка открыла глаза – мокрая белая кисея, прозрачная и многослойно-пушистая окружала их надежным куполом. Капельки недавнего дождя, как росинки блестели на бесчисленных лепестках, которые иногда невзначай касались лба, шеи, щек и оставляли на них теплые слезинки…

Сашка вдруг и правда заплакала – тихо, беззвучно. Соленые ручейки непрерывным потоком покатились из глаз и испортили своей горечью сладость поцелуя.

– Ты что? Саш? Я тебя обидел? – Костик попытался заглянуть в ее лицо, держа за плечи обеими руками.

– Да он – ИДИОТ! Тупой! Скотина! Он ничего не понимает! Неужели вот так – просто, покорно – ОТПУСТИТ?! На целых 2 месяца! Ну, скажи ты, как мужик: – «Никуда не поедешь! Я не разрешаю, запрещаю!» – и я останусь! – Вспыхнувшая злость моментально высушила сентиментальный поток:

– Все! Поздно уже! Мне домой пора. – Сухо рявкнула Сашка (если сам не понимает, я ничего объяснять не собираюсь. Таллин? – так – Таллин! Ты согласен? Я – тоже!), но вслух только повторила:

– Пусти, мне пора.

Костик обиженно опустил руки —

– Ну, пошли.

– Опять эта его «коровья» покорность! – Сашка готова была разорвать его! – Каблуки застучали по асфальту быстро, четко, безопеляционно.

– Са-аш! Да подожди ты! Все же хорошо было! – обескураженный такой переменой, Костик обиженно остановился: – «Ну чего этим бабам нужно? С ни с того – ни с сего – разревелась! А потом – вообще взбесилась! Дура! Ну и хрен с ней!» – захотелось развернуться и тоже уйти. Но НАДО было проводить ее до калитки. Не напрашиваясь больше на любовь, он плелся за ней на «пионерском» расстоянии.

Подойдя к своему дому, Сашка звякнула ключами, открыла замок и буркнула:

– До завтра.

– До послезавтра! – ощетинился Костик (ничего, пусть завтра поскучает, подумает…)

– Ну – хорошо! Можно и до после – послезавтра! – оторопела Сашка.

– А лучше – вообще! До субботы! – Костика тоже «понесло».

– Договорились! До субботы! – Сашка хлопнула калиткой.

Не зажигая света, чтоб не разбудить родителей, она на ощупь дошла до своей комнаты, разделась и легла на спину в свою постель – белую, пушистую…, как та вишня, под которой только что целовалась, только – уютно-сухую…

Перед глазами возник Костик со своей дурацкой, тупой рожей. Сашка еще злилась, но уже скучала по нему… Захотелось догнать его, снова прижаться грудью, животом, всем телом к миленькому, родненькому балде, ощутить непроизвольный комок между ног и от этого, чуть ли не теряя сознания – «улететь», раствориться в горячем поцелуе.

Сашка опять заплакала, но уже обиженно.

Перед глазами, как фильм, поплыл сегодняшний вечер…

Вот она собирается на свидание. Достает «глухое» платье без рукавов, со стоечкой, как на водолазке, но сзади на молнии, чтоб голова пролазила, маленькое черное «мини». Мстительная улыбка скользнула по губам, представив вытянутую физиономию Костика: «Все… вечер потерян». Ей и самой хотелось ощутить его горячие ладони на своей груди. Рядом на кушетку полетел черный костюм, перешитый из старого мужского пальто, найденного в сарае прошлым летом. Когда Сашка его распарывала, вся терраса покрылась сантиметровым слоем пыли. Потом она выстирала отдельные кусочки драпа и, отутюжив их, сшила двубортный короткий жакет на шелковой подкладке и короткую юбку без пояса – чуть ниже талии, прикрепила шлевки, вставила широкий кожаный ремень – КЛАСС! Выворотные петли пиджака отделала темно-серым баллонием, им же обтянула 4 пуговицы.

Померила Костикину белую нейлоновую рубашку… ушила ее, порылась в платьях, выбрала одно «100-летней давности» – трикотажное в яркую бело-сине-красную полоску. Из этой пестроты вышла отличная жилетка и короткий мужской галстук. Когда она первый раз пришла к Костику на свидание в таком «оперении», он вдруг заорал на нее:

– Что ты так вырядилась?! Что б все мужики на тебя глазели?!

Улыбающаяся Сашка на полном ходу резко, почти по-армейски развернулась на высоких каблуках и с такой же скоростью понеслась назад.

Тогда он догнал ее, они помирились, а вечером, когда стемнело, он впервые расстегнул пуговицы импровизированного батника.

С тех пор он полюбил этот костюмчик – ярко-наглый и возненавидел скромное платьице с глухой стоечкой…

Сашка все же выбрала «балдежный» костюм, отложив мелкое коварство с пуританским нарядом – «на потом».

Увидев Сашку, Костик разулыбался, засиял счастливым ожиданием темноты.

Они долго бродили по парку, выпили пива с «косточками» (узбеки продавали возле пивнушек узкие, длинные кулечки с абрикосовыми косточками, сваренными в соленой воде и обжаренных, затем, в горячей золе). Потом покурили «родопи» (рад-до-попи – шутил Костик) в дальнем углу парка, сидя на бревне спиленного дерева. И вот тогда, крутя в руках болгарскую сигарету, глядя в пустоту, Сашка безразлично произнесла: