Александр Войлошников - Сборник. Книга 1. Роман «Седой» и другие избранные произведения

В том же яростном порыве – порыве атакующей казачьей конницы, – рождались трагичные скульптуры Нины Буровой, скульптуры чуждые, непонятные французским буржуа – основным заказчикам и покупателям скульптур. Воспитанные на утончённом фимиаме искусств, иллюстрирующих библейские сюжеты, тонкие ценители эллинской эротики, благопристойные буржуа, вздрагивали, как от удара электрическим током, увидев застывший в гипсе, вихрь сабельной схватки и лица искаженные ненавистью и яростной жаждой смерти врага, такой лютой жаждой мести, за утоление которой и собственной жизни не жалко!

Талант – не расстёгнутая ширинка – не каждый его сразу видит. Не находили страстные работы Нины Буровой отклика в устричных душонках буржуа, не понимавших чувства ярости и боли, душонках заплывающих голубеньким жирком прохладного равнодушия. Не пользовались успехом её работы у склеротичных сексуальных бодрячков, падких на прелестные округлости попочек муз и граций, закруглённых по холодным классическим образцам античной эротики.

Не ублажала Нина Бурова души французских снобов, подражаниями эталонной красоте скульптур Микельанджело, очарование которых воплощено в идеальной законченности форм, замороженных в зябком глянце мрамора. Мотыльково восторженным французским эстетам не понятен был внутренний взрыв чувств в скульптурах Нины, где пламя страстей раскрывается не столько в декоративности жестов и внешних форм, сколько рвётся из глубины скульптур, подобно сокрушительной энергии, спрессованной в тротиловых зарядах.

Да и сама грубо шершавая фактура российских страстей, так не похожая на отполированные традициями эталоны чувств, освященных мастерами Возрождения, отпугивала робких французских эстетов. Не могли они понять талантливость работ Нины Буровой, в которых замерли мгновения эмоциональных взрывов самых сильных из чувств человеческих: страха и ненависти! Чувств, из которых состоит душа России.

Долго, замысловато вели Гриневского и Нину от Новороссийска до Парижа пути-дороги эмиграции, чтобы в тот же день, час и минуту подвести к двери аудитории в Сорбонне.

– Здравствуйте, земляк! – сказала Нина по-русски. И улыбнулась.

– А… а как вы узнали?… простите!.. здравствуйте!.. добрый день!!.. что я – русский? – смешался от смущения Гриневский, забыв открыть дверь женщине.

– Французы не смотрят на женщину так испуганно… И не держатся так долго за дверную ручку! – рассмеялась Нина.

С этой минуты начался отсчёт минут, дней и месяцев неразделённой и мучительной любви Гриневского. Полюбил Гриневский сразу, не зная: кто она, – та женщина при виде которой у него перехватило дыхание, отключилось сознание, оставив беспомощное неуклюжее тело стоять, ухватившись за дверную ручку с идиотской улыбкой на физиономии. Но чем больше Гриневский узнавал о Нине, об её удивительной судьбе, тем большее отчаяние испытывал он, понимая безнадёжность своей любви. И тем более страстно продолжал любить её, не рассчитывая на взаимность.

Мучительно ревновал Гриневский Нину к её друзьям – офицерам, воевавшим на юге России. И к корниловцам, и к деникинцам, но больше к дроздовцам, которыми восхищалась Нина из-за их беспримерного похода через всю Украину, занятую красными. И не к западной границе, к союзникам, а в самое пекло гражданской войны – на Кубань, к Деникину! В обществе офицеров – героев гражданской, – у Нины, кроме искусства, были и другие темы для горячих споров. Были общие воспоминания о Кубани, о путях дорогах войны, романсы под гитару…

А у него?? Гриневскому казалось, что Нина должна презирать его за то, что он не воевал, изменив долгу российского офицера, хотя не только Нина, но и никто из его друзей не укорял его, считая, что гражданская война на то и гражданская, чтобы каждый распорядился своей судьбой так, как ему подскажет гражданский долг. А если не уверен ты в своей гражданской правоте, – стоит ли убивать земляков с кем-то за компанию!? И если человек в гражданской войне выбрал, вместо пулемёта, резец скульптора, значит, для него это правильный выбор: честь и хвала тому, кто вместо смертоносной пулемётной очереди подарит миру шедевр русской культуры о которой поэтесса Нина Бурова писала:

Никто не знал, что было на душе Гриневского. Казалось всем, что у него с Ниной дружеские отношения, хотя чувствовал он, что относится к нему Нина гораздо серьёзнее, чем к доброму приятелю однокурснику. В отличие от работ Нины, работы Гриневского пользовались успехом. На последнем курсе Сорбонны имел он хорошо оплаченные заказы по реставрации скульптур и изготовлению копий.

Ободрив себя афоризмом Козьмы Пруткова: «И в тупых головах любовь нередко преострые выдумки рождает», – Гриневский, тайком от Нины, через посредников стал скупать наиболее талантливые её работы, чтобы устроить выставку. Он был уверен, что работы Нины Буровой будут поняты и объективно оценены тогда, когда будут выставлены все вместе, дополняя друг друга.

Но, узнав о приглашении в Россию, Гриневский бросил все дела, уплатил неустойки и препоручил организацию выставки работ Нины Буровой своему другу, известному парижскому скульптору, оставив его душеприказчиком по завещанию своей мастерской Нине Буровой.

Рассказ о своей любви закончил Седой словами:

– Козьма Прутков изрек: «От горечи на сердце помогает касторка!» Вернувшись в СССР, убедился я, что совковая жизнь действует крепче! Ошеломило меня не коварство НКВД, о котором был наслышан я в Париже, как об учреждении, созданном из злобных садистов и мерзавцев. Потрясло меня то, что русский народ превратился в безмозглое, трусливое стадо подопытных скотов, над которыми теперь можно делать любые безнравственно жестокие социальные эксперименты! Скотов, а не рабов, потому что рабам не чужды душевная боль, сострадание, любовь и ненависть. А русский народ превратился в равнодушных домашних животных, кротко терпящих издевательства своры подонков, захвативших власть! Ведь, к народу вернулся я! И оказалось, «нельзя дважды войти в одну и ту же реку». Зато сесть в одну и ту же лужу можно много раз. И понял я, что попал не туда, – не в ту Россию. Убедился в правоте Нины и друзей, которые говорили, что вернутся они на Родину, но с оружием в руках, и будут из «народной биомассы» лепить русских людей! Понял я, что насловоблудил Чехов фразочкой: «красота спасёт мир». Не спасёт мир красота! Пока она будет спасать мир, уроды мир изуродуют, переделав его, по уродским понятиям о красоте! Для спасения культуры оружие нужней пера и кисти! Даже, если пуля – дура, а штык… совсем идиот.