Николай Максиков - Не ворошите старую грибницу. роман

– Ты, Егорыч, только коробейников понадёжней подбери, чтоб посовестливей!

– Да, это ты правильно сказал, Николай Матвеевич! Деньги счёт любят!

– Степан Егорыч! А может из старух нам продавцов скомплектовать? Эти точно не прогадают! Ещё и в наваре останутся!

– Я, товарищи, считаю предложение стоящим, – председатель хмурил брови, отгоняя последние сомнения, – не пропадать же добру! На том и порешим!

На следующий день, в пятницу, две подводы с огурцами отправились в Камышин. За бригадира на передней подводе, управляя вожжами, торжественно восседал старый казак Савелий Прокопьевич. С ним рядом устроилась, подстелив на дощатое сиденье старенький зипун, дородная Матрёна Терентьевна. Заднюю подводу возглавила бабка Евлампиевна.

В воскресенье вечером Степан Егорович, довольно потирая руки, актировал барыши и слушал восхищённые рассказы бригадира.

– И вот мы, значит, к обеду до свояка добрались, и давай наводить справки! Бабки мои по домам разбрелись и к вечеру к нам уже народ потянулся. Ну, а что говорят, хорошие у вас огурчики, даром, что кривые! В бочках, говорят, посолим, а в зиму с картошечкой – милое дело! В субботу распродали уже три четверти привоза!

– А на базар-то ездили? Ну, а как же! Ящаков пять отвезли на базар. Бабки мои гостинцев домой набрали, мне вот махорки перепало.

– Ну, молодцы, коробейники! Соберём вам таким макаром ещё подводы четыре. Пока не перезрел товар – самое время продать!

Заглянул на огонёк Кожин.

– Здорово, Прокопыч!

– Здорово, секретарь! Вот, отчитываюсь перед Егорычем о выполнении задания.

– Берут, значит, нетоварный огурчик?

– Ещё как, Фёдор Иванович! Самая заготовка у людей на зиму начинается! Только дай!

– Ну, иди, отдыхай, дед. Растряслись, поди, за дорогу-то?

– И то верно! Прощевайте, спокойной вам ночи! А то и впрямь старуха моя заждалась.

Старик, поскрипывая половицами, поковылял к выходу.

В дверь, постучавшись, заглянула учётчица Зина Петрушова:

– Степан Егорович! Ну, мы тебе больше не нужны?

– Идите, идите, отдыхайте, девчата! Мы тоже сейчас пойдём.

Оставшись вдвоём с секретарём партячейки, Ситников заговорщицки подмигнул Кожину:

– Ну, что, Фёдор, по маленькой? Отметим это дело?

– Давай, Степан Егорович, где наша не пропадала!

Выпили по стакану водки из початой бутылки, стоявшей в председательском шкафу. Закурили. Телефон затрезвонил громко и как-то неожиданно тревожно.

– Ситников, ты? – голос на другом конце провода показался Степану Егоровичу знакомым.

– Я, я это! А это ты Пал Петрович? – узнал председатель своего старого друга, заведующего орготделом райкома партии Коновалова. Что случилось? Почему так поздно звонишь?

– Мне поручено передать тебе, чтобы в шесть ноль-ноль был у секретаря. Да, заварил ты кашу, герой!

– Объясни, не понял?

– Да что тут объяснять тебе? Вроде, не маленький! Ты почему в обход райвнуторга сельхозпродукцию реализуешь? Почему в дирекцию рынка не сдал?

– Как не сдал? Сдал немного, Пал Петрович. А ведь не выгодно это колхозу. Мне вот напрямую населению выгоднее продать!

– Вот завтра перед Валентином Григорьевичем и будешь свою спекуляцию оправдывать! А пока всё! Делай выводы!

Задолго до первых петухов, так и не прикорнув, председатель уже спешил по срочному вызову в райком. Степан Егорович по простоте душевной и в страшном сне предположить себе не мог такого поворота событий! Так его ещё ни разу в райкомовских стенах не встречали.

– Ты что, старый пень, совсем социалистическую сознательность потерял? – голос секретаря райкома Валентина Григорьевича Вершинина раскатисто гремел в просторном кабинете, – Я твоё поведение буду рассматривать на расширенном партбюро принародно, перед всеми горожанами, которых ты, как липку обдираешь! Всё, в два часа ночи на территории речного порта! Явка членов петрушинской партячейки обязательна. Тебе всё ясно?

– Ясно, товарищ секретарь. Виноват, Валентин Григорьевич, бес попутал. Как лучше ведь хотел!

– Свободен!

Выйдя в коридор, Степан Егорович с досады до боли ущипнул себя за кончик седого уса, чтобы удержать невольные слёзы, предательски замутившие глаза. Никого не хотелось видеть. Хотелось стряхнуть этот нелепый сон, забыть и не вспоминать о нём никогда. «Вот ведь угораздило на старости лет! – в сердцах ругал самого себя Ситников, – это же позор на всю область, на всю страну!»

Председательский тарантас накренился под грузным весом хозяина, гнедая кобыла семилетка уверенно, без понуканий, развернула оглобли в обратный путь.

Кожин издалека заметил, как Степан Егорович, держась левой рукой за сердце, слегка прихрамывая, торопится в правление. Запылённая бричка и насупленный вид председателя говорили о том, что результат нелицеприятного объяснения у начальства оправдал самые худшие ожидания. Фёдор поспешил навстречу.

– А-а, сам идёшь, Фёдор Иванович? А я уже хотел разыскивать тебя. Ты вот что. Собери ячейку, членов правления и к двум часам ночи дуйте в Камышин. В речпорту встретимся.

– Это как понимать?

– Да так и понимай. Весь город соберут, меня судить партийным судом. За организацию злостной спекуляции. Ну, всё. Хватит болтать, работайте. Меня не ищи, я сам приеду. Устал я что-то.

Фёдор с жалостью смотрел, как сникший председатель грузно взбирается на сиденье брички и, не глядя по сторонам, трогает вожжи, хлопая кобылу по вспотевшему крупу. Двуколка не спеша покатила по пыльной дороге в сторону околицы, потом свернула в сторону пригорка, за которым начиналась полоска молодой белоствольной рощи.

Председатель привязал покладистую Звёздочку в тени двух берёз, которые выставились на отшибе, словно передовой дозор. Это были старые берёзы, такие же, видно, как и он сам – натерпевшиеся лиха на своём веку, но выстоявшие, не сломленные бурями и ураганами, победившие свирепые морозы и нещадный зной под летним солнцепёком. Уж, не от их ли семян, разнесённых по округе мокрыми осенними ветрами, образовалась эта юная рощица?

«Ну, здравствуйте, хорошие мои! Соскучились, красавицы?» – Степан Егорович обхватил пёстрые крепкие стволы и задрав вверх голову, улыбнулся, видя, как приветливо закачались кудрявые макушки, заскрипели склонённые ветви, зашелестела изумрудным водопадом листва. «Ах, спасительницы вы мои, узнали меня, не забыли старика. Вот опять к вам пришёл. За советом, за помощью. Спасайте бедную мою голову, не дайте пропасть ей на излёте лет», – шептал он, то и дело целуя бело-розовую шелковистую кожицу – тёплую, нежную, родную. Снял пиджак, свернул его скаткой под голову и прилёг устало и отрешённо в поросшую муравой ложбинку у подножия деревьев. Изредка всхрапывая и смахивая длинным хвостом с карих боков надоедливых августовских мух, щипала неподалёку травку Звёздочка, умными своими глазами поглядывая на утомлённого хозяина. Высоко в небе кружил коршун, высматривая в просторной степи зазевавшуюся жертву. От пруда, блестевшего широкой гладью в балке, чуть ниже рощи, тянуло прохладцей. Было видно, как огромные сазаны, вспарывая плавниками прогретые зеркальные отмели, колышут стебли камыша и по воде далеко-далеко расходятся широкие круги. Застыли вдоль берега серые цапли. Только шустрые кулички, вспархивая и перелетая с места на место, создавали никому не нужную суету.