Владимир Данилушкин - Из Магадана с любовью 2.0

А еще старшая, которая на врача учится, а значит, душу понимающую имеет и милосердный навык. Этот факт почему-то ускользает от внимания. Просто я эту девушку никогда не видел. А она, конечно же, отбила телеграмму на красочном бланке. Петропалыч продолжает слать ей деньги, признает за дочь, хотя их отношения в связи со смертью матери пришли в не очень понятное состояние. Когда свои дети в совершеннолетие входят, мужики прекращают алименты платить, по закону, а он поступает по своей большой совести. Зато уважают женщины, которым он чинит утюги. Дочка, говорят, вылитая мать. А где настоящий отец – у него сто дорог. Петропалыч не может ослабить заботу. Он сильный, не сломается. Не должен. На рыбалку станет ходить, пропадать в тайге, а природа врачует любые раны, напитывает жилы, чтобы не надорвались. Нужно будет составить ему компанию, как-нибудь постараться.

– Ну что сидишь? – Укоризненно произносит Елена. И впрямь сижу за столом и малюю какую-то рожу. – Жалко мужика? Пропадает, можно сказать. Но что я могу поделать? Воспитательные меры применяли? Да! Подействовало? Нет. Если я это спущу на тормозах, мне самой влетит.

– У него причина и следствие поменялись местами.

– Ну вот, милый, и ты туда же! Может быть, запьешь в знак солидарности, так сказать? Запомни раз и навсегда, у алкаша есть тысяча причин заглянуть в стакан. Ну, подумай: молодая баба ухаживает за ним, готовит, стирает его белье, терпит пьяные художества, то есть поставила на себе крест, а он все не доволен. Ладно, прекратим эти дискуссии, а пойдем ко мне в гости. Ты, я вижу, сильно переволновался. Ну, уж эти мужчины! Художественный тип. Не раскисай, Колюня. Жизнь – жестокая, но клевая штука.

Квартира Елены, все такая же прибранная, прилизанная, слегка казенная, действовала на меня подавляюще. Не дай Бог что-нибудь разбить или помять. Лучше расположиться в кресле и выждать, пока возится на кухне. Затянувшаяся тишина не успокаивает, а будоражит. Будто в западне. Вышла, неожиданная, насмешливая. Обворожительная.

– На, вот, переодевайся, будем пунш пить. – И бросила мне на колени что-то красное. Я развернул это и узнал доломан – гусарский костюм. Карнавал для двоих. Достала из шкафа пистолет. Бутафорский, а все равно что-то екает и холодеет в кишках. Прицелилась, как пальнет! Вот оторва!

Утром, уходя на работу, я столкнулся на лестнице с окатившим меня немым презрением Володей.

– Тебя ждали, между прочим. Петропалыч сюда заходил побазарить, а ты плевать хотел. Старик к тебе явно тянется, свинтус.

Противнее всего, что он прав. Мог же нейтрализовать Мазепу на раннем этапе, а сейчас, сколько всего наворочено. Как снежный ком. Вчера бы не дать ему уйти – и все. Теперь не расхлебаешь. Пойду-ка навещу пенсионера!

Валентина со злостью объявила, что Петропалыч вчера загремел в вытрезвитель, с автобуса его сняли, когда на Сокол устремился. Я пообещал исполнить ее просьбу убедить деда, чтобы дурью не маялся, даром не нужен этот балабол штурман, он детей не любит. Собрался уходить, удовлетворившись крутыми полумерами, но тут появился сам виновник вчерашнего торжества.

– Ну, пришел, говоришь? Я теперь не ваш. Прорабатывать меня нет нужды. Кого до пенсии не воспитали, того поздно уму-разуму учить.

– Я виноват. Больно неожиданно все подкатило, растерялись. Не надо было вам уходить. Но жизнь продолжается. Валентина – мудрая женщина, стоит к ней прислушаться.

– Значит, она теперь через меня свои махинации проворачивать будет? То ей холодильник в ветеранском магазине для соседки купи, то комнату охлопочи. Может быть, спекулировать от скуки начать? Ребята затем жизнь свою отдали? Или, может быть, думаешь, что я на фронте не был? Боевые медали на барахолке купил?

Валентина слушала наш разговор, я это знал, Петропалыч тоже. Разговор на публику. А что я ему скажу, когда мы останемся один на один?

– На рыбалку будем ходить? Солнцевы уезжают насовсем. Много народу разъехалось. А мне, знать, здесь умирать придется. Ровесников война выбила, будь она неладна. Надо с молодежью уметь дружить. А как?

Я вдруг ощутил боль этого человека, особого рода сиротство. Вспомнил Мазепу и почувствовал, как стало жарко моим щекам.

…Елена с удовольствием отчитала за самовольную отлучку, и на лице ее не было и тени улыбки. Мне почудилось тогда, что для торжества дисциплины она может собственную руку отрезать. Я занялся книжкой об оттайке грунта искусственным дождем для золотодобывающих драг, описание метода, защищенного авторским свидетельством, показалось мне гениальным, я с удовольствием размышлял, что участвую в хорошем, полезном деле. Пожалуй, такая работа даст мне столь необходимое самоуважение, которое основательно порушил Володя и кромсает Елена.

Но бороться с ее влиянием не могу. Вот я подпираю подбородок согнутой в локте левой рукой – обычная моя поза. С ладони доносится запах ее колдовских духов. Какая тут оттайка вечномерзлых грунтов! Мысль ускользает, чтобы через некоторое время вернуться в новом повороте. А в промежутке этого коловращения можно воспринять и полигоны под пленкой, и вспомнить о Петропалыче, Валентине, даже Мазепе. При всем моем теперешнем неприятии, я вдруг симпатизирую ему. Вся мировая литература на стороне удачливого любовника, а обманутый муж смешон и жалок.

Украдкой гляжусь в зеркало. Такую красную рожу поискать. В детстве, в пятом классе после оперы целую неделю болел. Какой был спектакль? «Отелло»? Нет, «Царская невеста». Там тоже ревности и убийств выше крыши. Бедный Петропалыч, за что тебе на твою седую голову!

Я твердо вознамерился встретиться с ним вечером, но Елена вновь воспрепятствовала. И назавтра то же самое. Я посмеивался над роковыми страстями, но это себе дороже. Не сносить мне головы.

Петропалыч ничуть не кривил душой, когда выступал в роли оптимиста-шапкозакидателя. Но это была эйфория, связанная с принятием алкоголя. На трезвую голову он сник, присмирел и даже растерялся. Столько, казалось бы, сделал добра, а никому не нужен. Соседки, которым центнерами переносил рыбу, ремонтировал бытовую технику, братья-художники, рыбаки-любители, бывшие сослуживцы от него не то чтобы отвернулись, но у каждого своя поспешная суетная жизнь, успеть бы, натешиться, уж не до тихого пенсионера, склонного к мудрствованию и морализаторству. И тогда появились новые знакомцы, располагающие неограниченными запасами времени и умением слушать, не перебивая.

Петропалыч охотно рассказывал истории из жизни: то военные, то мирные. Пока оставались деньги. Встречи эти происходили в кафетерии, который имел в народе выразительное название «гадюшник». Пили там, не закусывая, поскольку сладковатая бурда отбивала аппетит. К концу дня у Петропалыча бормотуха подступала к самым связкам. Чтобы говорить, приходилось долго откашливать бурую саднящую слизь.