Владимир Данилушкин - Из Магадана с любовью 2.0

Наконец – то выдают багаж. Рыжий фибровый чемодан устремляется ко мне всеми своими фибрами, выражая потертыми боками готовность помочь, как делал это шесть лет на сессиях. Продолжим наши игры, говорит мой старший друг. Упадем мордой в юность, вторю я!

Горы в снегу – белейшие, слепящие – вот что поражает меня, выросшего на равнине, сердце замирает, как при первом полете на реактивном самолете, уши в автобусе закладывает, жаль, не с кем поделиться изумлением. Володя бубнит про поселки, где заключенные, недавно один сбежал в пустотах железобетонной панели, где строители Колымской ГЭС, скоро ее запустят, где совхоз, там самые высокие в стране привесы, а напротив «Орбита», две программы. И еще новый аэровокзал, который скоро сдадут, поскольку ждут приезда Косыгина. Эх, не успел ты на концерт Козина, старику разрешили выступить в честь юбилея, а как оно дальше сложится, семьдесят лет – не фунт изюма. Пытаюсь удержать все это в памяти, голова разбухает, а дорожная бессонница бросает в глаза кровавый туманец.

Когда я был семнадцатилетним, не мог всерьез и долго горевать. Даже любил нагонять на себя горечь, зная, что неминуемо и скоро минус поменяется на плюс, и радость настанет без предупреждения, хлынет, как эфир из раздавленной ампулы. Жду и теперь такого чуда. Володя дает мне возможность почувствовать себя младшим братом, беззаботным, легким, которому все позволено без присмотра старших. Нет же, не собираюсь я забывать о своих печалях, но дайте дух перевести. Так устал быть мужем – бездарным, но все же. И сыном одновременно. Перестав быть студентом-заочником. Володя, конечно, тоже скучает по той загульной поре, потому и вызвал меня, для антуража. Рядом со мной насладиться своей величиной.

Великолепно, что не надо вставать среди ночи, по очереди к двум женщинам – молодой и не очень, успокаивать их, каждую по-своему. Раньше как казнили: привязывали за руки-ноги к вершинам двух берез, пригнутых к земле, и отпускали. Вот и меня. Березки мои родные! Душу мне разорвали, твержу я, как бы слова ненаписанного романса.

А вот и город, весь в блюдце, как не раз описывал Володя. Несколько улиц в сопках, общим очертанием напоминающие бумеранг? Ты его брось, а он вернется. От него не убежишь. Над городом обещанный смог – из-за труб котельных и близости моря. Будто бы угадываю одну из двух бухт, но другой смысл проклевывается из произнесенного слова – смог. Я теперь все смогу – выкарабкаюсь из неудач. Шепчу как заклинание. Володя глядится победителем, он не считает этот город маленьким и невзрачным.

От автовокзала на другом автобусе поднялись к телевышке, опять с непривычки заложило уши, к дорожной тошноте примешалась досада, что город так быстро кончился. За что же, простите, боролись?

Меня ждали дети Володи: трехлетняя Светка и семилетний Ленька, быстрые, как мурашки, таскали тарелки, хлеб и все, что надо для застолья, не по-детски совершенные движения делали их похожими на карликов, отбывающих учебное наказание.

Володя продемонстрировал, как дистанционно, не вставая с дивана, включает, воткнув вилку в штепсель, старенький телевизор, и вот мы уже пьем лучшую в мире магаданскую водку, заедая магаданской селедочкой из маленьких консервных баночек и черным заварным ароматным хлебом. Алкогольное возбуждение охватывает меня, накладываясь на привнесенное бессонницей утомление, и само время зависает, останавливается в мозгу, переполняя пещеры черепа разноцветным эхом. Не могу отвязаться от ощущения, что засел тут уже не менее недели, и надо сдавать экзамен по питию, за все шесть курсов, плюс установочная сессия. Что же станет через минуту, куда скачусь легкой бусинкой с огромной выпуклой линзы льда под названием Магадан?

Володя предлагает отведать крабов с темным магаданским пивом, его варят с ветками кедрового стланика, попутно объясняет, что такое краболовки и Атарган, на морском мелководье которого водятся ходячие восьмилапые деликатесы. Там опасно, убеждает он себя, недавно, затонул уазик, провалившись в полынью, а сколько раз отрывало льдину с рыбаками! Льдина – не то слово, большое ледяное поле, которое не сеют, не пашут, а пожинают магаданские просоленные и промороженные мужички. Заметив в моих зрачках нечто стоматологическое, Вовчик жмурится, радуясь произведенному впечатлению, роль хозяина, принимающего гостя, увлекает его широкими перспективами.

– Оленинкой тебя побалую. Корюшкой, она огурцом пахнет. Здесь жить можно, люди своеобразные, не заскучаешь. Или уж очень хорошие. Или полное дерьмо. Середка на половинку не бывает. А хочешь, покажу, как Володя Ким палочками лапшу ест? Он кореец, а цыганские песни поет – слезу вышибает. К Светке Болконской зарулим. А у Ген Геныча, умора, в телевизоре таракан живет дрессированный, замахнешься, отскакивает. Или сначала к Азерникову, наш земляк, сибиряк, четвертый раз женился и каждой жене по квартире оставляет. Я про него сочинил: а роза упала на лапу Азера. Во! Чуешь! – Возбужденный собственным возгласом, опять что-то обнаруживает на моем лице и перебивает себя: – Братва, слушай мою команду: со стола убрать! И чтобы порядок!

Мы медленно сползли с пятого этажа. Я скользил в своих туристских ботинках по льду, а ведь был уверен, что смогу в них карабкаться к тернистым вершинам. После нескольких моих припаданий на одно колено Володя заявил, что никто не заставляет биться, как рыба об лед в буквальном смысле. Слово «рыба» производит на него такое таинственное действие, что, очнувшись в очередной раз, мы оказываемся в чужом подъезде.

Дверь открывает не очень молодой человек с ножом в руке, оборвав Володю нетерпеливым жестом заики, трогает меня за рукав и увлекает на кухню. Серебристая рыбка длиной с карандаш, как я догадался, корюшка, оттаивает в мойке, а затем на ладони. Он поднес ее, сверкающую ртутным блеском, к моим глазам, взял самодельный ножик, этакий кинжальчик, ласково вонзил в брюшко, вынул внутренности, они засветились ярким голубоватым светом, напомнив светлячка.

– Что это, Петр Павлович?

– Петр Петрович. Ребята из баловства кличат Потрепалычем. – Причем тут свет, планктону, надо полагать налопалась, понюхай лучше.

– Огурцом пахнет, – сказал я, чтобы доставить ему удовольствие.

– Вот видишь, – Володя взвился, будто он эту корюшку родил. Как же знатока не разыграть. – На Гертнера ходил?

– Я с Солнцевыми. За Кедровым ключом. Спасибо, не дают старику духом пасть. – Стариком назвался без рисовки. Похожую физиономию я видел на фотографии времен войны: жилистый, с ввалившимися щеками, ездовой. Правда, он-то в войну молодым был.

– Ну ладно, двинемся, – неожиданно заявил Володя. – Мы просто так заходили. По городу гуляем. Друга Кольку с материка вызвал.