Анжела Конн - Семь-Я. Роман

Город встречал искалеченных бойцов многочисленными госпиталями. К тому времени в Тбилиси их было более восьмидесяти.

Жители знали о нескончаемых эшелонах раненых и сами несли к госпиталям хлеб, молоко, овощи. Делились, ограничивая себя в недостающих продуктах.

Несколько раз моя мать с соседками, собрав съестные домашние заготовки, отправлялись к ближайшим больницам, переоборудованным под госпитали. Потом, в разговорах между собой болели сердцем, жалея изувеченных парней, которые подобно детям малым, искренне радовались любому посещению, на время забыв о болях.

Школьники устраивали для них концерты, а Роберт Рождественский после войны писал:

«Артисты маленькие», да удаленькие. Шныряли по всему городу и днём и ночью – время такое для них – безбоязненное, кто их тронет? что с них взять? А они могли дать… По мере выздоровления раненых выписывали, снабжая справкой о нетрудоспособности.

Некоторые искали свои части, другие уходили к партизанам, но были и те, кто оставался в городе. Дети бегали за ними, зазывали к себе домой; родители кормили и даже держали у себя до того, как люди определялись.

Именно таким образом обосновался в Тбилиси дядя Коля, мастер Влада. В первые же месяцы войны он остался без ноги, пролежав в госпитале полгода и придя в себя от ранения, стал работать на заводе, получив койку в общежитии и пару костылей.

Его не тянуло назад, так как он был сиротой, и на войну ушёл из детдома, где работал в мастерской, обучая детей.

Была у него одна мечта – найти друга. В их танк попал снаряд, они чудом уцелели, но потеряли друг друга.

Где Волошин? воюет или инвалид, как и он? Кончится война – обязательно начнёт поиски своего весёлого напарника, сыпавшего анекдотами во время опасных боев.

Влад отпросился на два дня, какие-то дела у него появились… однако мастер предупредил, если будет болтаться по улицам – накажет. Влад усмехнулся и отправился на… улицы, но не болтаться, а делать дело.

Своих ребят застал, играющих в «кочи» – игра тбилисских пацанов того времени.

Нижняя баранья кость, голая или залитая свинцом – «джила», являлась предметом огорчения или радости мальчишек в дворовых играх, в сопровождении возгласов «алеч», «тохан», «скипа», «кругом как хочу»…Её бросали в очерченный круг, и мастерство броска зависело от ловкости конфигурации пальцев, посылающих «кочи» к победе или поражению.

Влад застал их в тот момент, когда склонившись над кругом, игроки растопыренными пальцами отмеряли расстояние от кости к черте, чтобы определить количество очков от броска. Ступив ботинком на «джилу», он вызвал их недовольные крики, но вскинув головы вверх и увидев приятеля, пацаны вмиг забыли о своих разногласиях, обступили его.

– Ва, какими судьбами, брат! – посыпались вопросы.

– Нужна помощь, – сразу заявил он, – времени у меня мало. Кто со мной в Исани? (часть Авлабара). По дороге расскажу… Нодар, идёшь? А ты, Стёп?

Брат Нодара слыл «блатным» малым. С помощью его полукриминальных связей Влад рассчитывал узнать кое-какую информацию о тех, кто промышлял нечестным трудом в округе и, может быть, выйти на того, кто спёр зарплату рабочих.

Ватага ребят местами по неприкрытым пыльным, местами по мощённым галькой улочкам, отправилась домой к Нодари, гадая, застанут ли они Дато? Преодолев с лёгкостью крутые подъёмы района, они поднялись на самую верхотуру, открыли калитку во двор…

Дато сидел за круглым дощатым столом в одной майке, несмотря на прохладный осенний день, и задумчиво смотрел на группку, словно заранее знал о их приходе.

Красавчик с огромными чёрными глазами на смуглом лице, похожий на голливудского актёра Кларка Гейбла, чью фотку однажды видел Влад, широким жестом молчаливо указал им место против себя и с видом покровителя флегматично спросил:

– И чего хотите? В руках он мял маленький мячик, и накачанные бицепсы плеч перекатывались под кожей, вызывая блеск в глазах пацанов.

Нехотя перенеся взгляд от живой игры мышц на лицо собеседника, Влад начал рассказывать. Когда дошёл до кражи денег, Дато прервал его и насмешливо, обводя взглядом ребят, пришедших с ним, произнёс:

– А они при чём?

– Просто так, со мной, – ответил Влад.

– Так, айда по домам… Ты тоже… – Вытянутый палец жёстко ткнулся в рядом сидящего брата, – шевели поршнями, мама ждёт…

Выслушав рассказ Влада, он долго молчал. Вообще славился двумя вещами – игрой в карты и молчанием.

Карты были запрещены, однако это не мешало игрокам тайно собираться. Играли на деньги, профессионально. Играли солидные люди, а всякая шушера не имея возможности примкнуть, крутилась вокруг. На это и надеялся Влад. Не может такая сумма не высветиться, в этом районе у неё одна дорога – влиться в азартную игру.

Но своеобразный кодекс чести картёжников по мере возможности соблюдался – краденным деньгам, если доподлинно известно об этом, не место на игральном столе.

Влад знал об этом, и, как бы предупреждая Дато, рассчитывал, что деньги, похищенные у отца, обнаружатся.

Дато молчал. Глубокомысленно. Да, он не воевал, не работал, но крупицы совести имел, и обострённое чувство справедливости не раз вызволяло из беды других людей. Если выигрывал, на еду и кров проигравшему оставлял. С близкими делился. Поэтому обездоленных рабочих жалел.

Вздохнул, зевнул, сверкнув рядом здоровых зубов, и, наконец, прервал молчание:

– Пойдёшь со мной вечером… Посмотрим, что можно узнать…

Влад появился дома спустя два дня. Он знал, что родители не будут беспокоиться из-за отсутствия, так как иногда оставался ночевать у дяди Коли в общежитии. Войдя в барак, разделённый длинным коридором на обе стороны, увидел мать, прильнувшую к дверям их комнаты. Она плакала. Не успев спросить что случилось, услышал голос отца, с надрывом повторяющего фразу: «Ну, убей меня, убей… Убей, говорю, и дело с концом… Я ссылку пережил в голодных степях, сотни смертей… не из пугливых…»

– Что это? Кто там, кому он кричит?.. – спросил шёпотом у матери.

– Моретти. Сначала спокойно разговаривали, потом отец сорвался на крик… не выдержал, разошёлся, считает, что тот его подозревает…

– Хорошо, я войду, подожди… – и, мягко отведя руку матери, пытавшейся остановить сына, ворвался внутрь.

Отец стоял по другую сторону стола, двумя руками распахнув рубашку и обнажив грудь, вероятно, для выстрела.

Моретти, прищурясь, не сводил с него глаз. Не ожидая такого поворота в разговоре, взглядом пытался усмирить своего расходившегося подчинённого.

– Успокойся, с тобой говорить невозможно, чего кипятишься, – и, повернувшись к вошедшему Владу, продолжил, – зашёл обсудить, а он совсем очумел, стреляй, говорит… Ох, и горяч отец, кипяток…