Яна Жемойтелите - Один из лучших дней (сборник)

– Огни Парижа, – невольно вспоминаю я. – Очень похоже. Кажется, у Бальзака герой вот так же смотрел на город и думал, что рано или поздно завоюет его.

– Человек с амбициями – это же хорошо, – говорит Павел.

– Главное, чтобы не зашкаливало. Потом, когда амбиции на пустом месте.

– Наверняка угадаю, если скажу, что ты сама некогда вот так же смотрела на город и думала его завоевать.

– Да, точно. Только впоследствии оказалось, что для успешной карьеры нужны далеко не знания и высокие помыслы. – И я опять невольно вспоминаю Маринку, серебряную медалистку, которая теперь работает в доме престарелых и прячет синяки под свитером. – Нужны изворотливость, подхалимаж, чинопочитание. А знаешь, когда тебя вышвырнут на обочину, только тогда постепенно начинаешь понимать, что жизнь, которая состоялась, – это все равно твоя жизнь и ее стоит ценить. А то ведь говорят: «Жизнь не состоялась». А что же тогда это было? Все, что было, и называется жизнь, какая бы она ни была… Я путано говорю?

– Нет, ты очень хорошо объяснила. Только почему была? «Была жизнь». А сейчас что же?

– Сейчас – огни на том берегу. Мне давно казалось, что я никак не могу войти внутрь жизни, или социальной реальности, как ее называют в книжках. Что она протекает вот именно что на том берегу – где-то отдельно от меня. Даже в библиотеке, когда я сижу за кафедрой читального зала – там, в зале, люди о чем-то переговариваются, делают выписки, конспекты, то есть участвуют в каком-то глобальном процессе, который не имеет ко мне никакого отношения. И так странно, что я говорю тебе об этом. Неожиданно просто. И ты меня слушаешь. Почему?

Павел пожимает плечами.

– Потому что тебе хочется, чтобы тебя выслушали.

– И потому что по пьянке я могу сболтнуть то, чего никогда бы не сказала на трезвую голову.

То есть я могу назвать лекарство от своей хандры? Неужели?

– Я наговорила лишнего? – Во мне просыпается мать-библиотекарша, осторожное, в общем-то, существо.

Павел не отвечает. Так мы стоим у озера, набрякшего по весне, сиреневатого, что видно даже в темноте, подсвеченной мартовской луной. Зябко. Павел обнимает меня со спины за плечи, и мне от этого становится спокойно и даже как-то радостно. И будто проклевывается что-то похожее на счастье, и я даже думаю, что не хочу сейчас ничего иного, кроме как вот так стоять у озера.

Владька приревновал. Во-первых, он оказался дома даже раньше меня. Потом набросился на меня из-за моего пальтушки: «Где ты это купила? Как тебе не стыдно?» А что? «На нем же все пуговицы разные!» Так ведь в этом весь смысл! Будь на нем одинаковые пуговицы, оно бы сразу превратилось во что-то затрапезное, а тут одна пуговица красная, другая с золотым ободком, третья – в крапинку. Потом очень удобно: одну пуговицу потеряешь – на ее место можно пришить любую другую. В конце концов, это мои честно высиженные в библиотеке пятьсот рублей. Владик, ты вообще понимаешь, что в современном мире человек продает не свои знания или таланты, а чаще всего просто время собственной жизни. От звонка до звонка. И вот это время ему, кстати, никто потом не возвращает. Но пока у меня еще остается впереди немного времени, я буду им торговать, потому что больше мне продать нечего! Потому что ключевая характеристика современного работника все равно какой сферы – это обезличивание, деперсонализация, девальвация ценности человеческой личности вообще! Да!

Так мне удалось перевести разговор на безопасную тему, делая вид, что все, что там нафантазировал Владька (а он, кстати, сказал, что этот Павел Лебедев похож на маньяка), – это именно фантазии и что в подпитии была не я, а он. Пиво пил? А завтра с утра на практику? Что, выветрится? Как бы не так! В конце концов сын угомонился ближе к ночи, что вообще случается редко. Обычно, если случается встать часа в три ночи в туалет, он за компом еще обязательно сидит.

Однако ночь пришла и прошла в сомнениях и раздумьях.

А с самого утра, стоит мне только обосноваться за своей кафедрой, звонит этот, желающий пообщаться.

– Тебе не кажется, что мир удивительно абсурден? – пытает он.

– Кажется. Я только вчера думала об этом. – Я решаю ни в чем ему не перечить, так как при отсутствии оппонента он сам вынужден развивать тему.

– И что мы вынуждены принимать этот абсурд, чтобы как-то закрепиться в нем?

– А то! Вот я, например, на днях купила на барахолке совершенно новое пальто за 500 рублей. В магазине оно стоило бы тысяч пять, а то и пятнадцать. Но это же абсурд, когда одна и та же вещь в разных местах самореализуется по-разному. Тот же разбитый унитаз на помойке будет стоять как хлам. А на аукционе современного искусства кто-то купит его за миллион долларов как предмет, символизирующий крах цивилизации.

Он некоторое время молчит, потом наконец находится:

– Вам, женщинам, свойственно переводить все на бытовые рельсы. А между тем проблема гораздо глубже.

– Крах цивилизации – разве же это бытовщина?

– Ну, может быть. К тому же в мире практически не осталось ничего настоящего.

– Ты молочные продукты имеешь в виду?

– Почему молочные?

– Потому что молоко сперва переводится в порошок, а из порошка опять делают молочные продукты. Разве же это не абсурдно?

– Я вовсе не молоко имел в виду.

– А что?

– Хотя бы даже чувства. Давно ли ты испытывала настоящую радость? И не от покупки пальто, а по более серьезному поводу. Или даже без повода, чистую радость жизни.

Теперь молчу я. Странно, но в его голосе чудятся какие-то знакомые нотки. Где я могла их слышать? «Тот голос в телефонной трубке, он мне как будто бы знаком».

– А искреннее сочувствие? Злость? Ярость? – наседает он. – Или наши эмоции – только робкие всплески в огромном море бесчувствия? – (Последнюю фразу он наверняка приготовил заранее.) – Я уже не говорю про любовь.

– И не говори, – вклиниваюсь я. – Я не хочу никакой любви. И слышать о ней не хочу.

– Хм. А чего же ты тогда хочешь? Ты для себя хотя бы можешь определить?

– Ну, сегодня, по крайней мере, хочу купить одной старухе голубые носки.

– Это важно? Для нее или для тебя?

– Для меня. Не хочу обманывать ожидания.

– Ну вот видишь, ты опять сказала, чего ты НЕ хочешь. А я спрашиваю, чего ты хочешь.

Нет, он точно психопат.

– Слушай, Анима, или как там тебя, – грубовато говорю я. – Не забывай, что ты в библиотеку звонишь, читатели в очереди стоят. – И я вешаю трубку.

А сам-то он чего хочет? Как это я не догадалась спросить? Или он именно того и добивается, чтобы обозначила проблему? Желанья, что толку напрасно и вечно желать? А годы проходят. Да уже прошли, чего уж там! Кстати, откуда ему известно, что анима – это архетипические структуры, связанные с эмоциями? Ведь рядовой гражданин вряд ли это знает. Может, он наш читатель? Тогда стоит выяснить, кто часто берет книги по психоанализу. В КИБО ездят бестселлеры и дамские романы – то, что можно именно почитать перед сном. Психоанализ – это специальная литература, которая хранится на ярусах и выдается по требованию. Посмотреть в электронном каталоге, что там у нас есть по Юнгу?