Георгий Богач - Проглоченные миллионы (сборник)

От избытка чувств Нестору Николаевичу захотелось выпить. Но вот уже три месяца, как он не брал в рот даже пива.

Опустив лоб на ладонь, он задумался.

– Надо найти свой метод познания истории, свой угол зрения на прошлое, настоящее и будущее, под которым видно все, как под микроскопом. Надо уметь просто и достоверно толковать исторические факты, находить их. Но не будешь же следить за действиями каждого человека и записывать в блокнот! На это не хватит ни времени, ни сил. Да и не каждый человек захочет, чтобы за ним следили. Значит, надо предугадать его действия и его жизнь! Но далеко не все люди достойны войти в историю. Например, этот пьяница и бабник Ловцов! Даже упоминание о нем испоганит анналы истории, и их придется проветривать и опрыскивать дезодорантом, как опрыскивают туалет. Забудем о ничтожествах и начнем беспристрастно анализировать подходы к изучению истории как науки, без всякого субъективизма и волюнтаризма. Что является результатом жизни человека? То, что он сделал. Один строит дома, другой лечит людей, третий выращивает хлеб. Дело – это след, который человек оставляет на земле и который является частичкой истории. Надо найти индикатор, лакмусовую бумажку, отпечаток, матрицу, найти то, что отражает вклад каждого человека в историю, и суммировать его. Тут нужен индивидуальный коэффициент вклада человека в историю, чтобы сравнить каждого с каждым. Некий аршин, которым можно было бы измерить всех. А для этого надо глубоко смотреть и ясно видеть не только прошлое с настоящим, но и будущее. Нужен неординарный подход. Это тебе не раскапывать черепки или листать пыльные книги в архивах. Черепки и книги никуда не исчезнут. А вот момент истории исчезает, как эхо, как дым, как запах, все меняется на глазах, и нельзя упускать ничего из происходящего. «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» – сказал Гете. Это он, конечно, не совсем грамотно выразился, но, надо признать, эффектно. История – это не черепки и истлевшие кости, это живая кровь! Пульсирующая, клокочущая и пенящаяся. Но не все люди двигают историю вперед. Некоторые ее тормозят, а иные и вообще тянут назад! Тот же бабник Ловцов, например. И чем меньше людей города Зимнегорска являются творцами истории, тем меньший коэффициент участия в историческом процессе у среднего жителя. Ясно и понятно! Недаром говорят, что все гениальное – просто. О гениальности говорить рановато, но что скажут некоторые так называемые «историки» после выхода моей книги в свет? А? Как запляшут все эти копатели черепков, искатели берестяных грамот и «окаменевшего говна», как писал Маяковский? Что они запоют, прочитав мою монографию по истории Зимнегорска, подкрепленную прогнозами на будущее? Предсказания оставим фокусникам, а вот прогнозы и предвидение – это удел истинных историков. Но где же найти аршин, общий для всех? Что уравнивает всех пред ликом беспристрастной Истории? Что? – Нестор Николаевич встал из-за стола и подошел к окну. Мимо пятиэтажного дома, где жил Нестор Николаевич, проносились машины. Грузовики, «жигули», новые и подержанные иномарки, автобусы. Они ехали как бы ниоткуда в никуда. Но по внешнему виду машин можно было предположить, кто в них едет. Вот, например, этот ухоженный «лексус» с серебристыми дисками в колесах точно принадлежит человеку состоятельному, а за рулем вот этого забрызганного грязью блекло-голубого «жигуленка» наверняка сидит неудачник. В дребезжащем автобусе люди едут в соседний поселок на работу, потому, что у них нет собственных машин. Что-то за всем этим кроется! Но что? И тут Нестора Николаевича осенило. В его голове стал смутно очерчиваться новый метод изучения истории. Метод революционный. Как и все новое, он, конечно же, вызовет неприязнь, неприятие, критику, отторжение и нападки так называемых ученых. Они, как щитом, прикрываясь заплесневевшими, проржавевшими и прогнившими диссертациями, пойдут на него гурьбой, ибо все новое им – как быку красная тряпка. Но он не сдастся, он выстоит, как выстояли Галилей, Бруно и сосед по дому герой социалистического труда Матвей Горобец. Нестор Николаевич подошел к полкам с книгами, любовно провел пальцами по шершавым переплетам. Но переплеты молчали. Листать книги он не стал. Исторические методы, использованные при написании этих книг, ему не подходили. Методы давно и безвозвратно устарели, пережили себя. Он должен изучать и прогнозировать историю собственным методом. И, как все гениальное, этот метод родился из безграмотности, тупости и отсталости. Родился в творческих муках.

Бег революционных мыслей Нестора Николаевича прервал звонок в дверь.

«Нет, сегодня мне не дадут сосредоточиться! Вчера донимал Ловцов, который увел-таки у меня Машеньку. Будет ли она счастлива с этим безграмотным шоферюгой на его изгаженном клопами диванчике с вылезшими пружинами? Вот в чем вопрос. И сегодня опять кто-то приперся. И это в восемь часов утра! Кого принесла нелегкая?» Нестор Николаевич пошел открывать дверь.

На пороге стоял Толик Филь-Баранов, художник и старинный друг Нестора Николаевича. Во всколоченных волосах Толяна застряли сухие травинки, взгляд мутно-красных глаз был неподвижен.

– Мы с тобой договаривались встретиться вечером, а я пришел утром. Хорошо, Нестор, что застал тебя дома. Больше мне не с кем поговорить. Ты же знаешь, что душа художника, как душа младенца, нежная и легкоранимая. И когда в нее лезут грязными лапами, обросшими волосами и с когтями, душа начинает корчиться и стонать от боли!

– Заходи, Толик, – пригласил Нестор Николаевич и глубоко вздохнул.

А вздохнул Нестор Николаевич потому, что приход Толика означал выпивку, переходящую в пьянку. И чем глубже была ранена душа Анатолия, тем больше водки требовалось для рубцевания. Приход Толика означал также, что денег у того нет, потому что накануне он просадил всё до копейки, и душа жаждет опохмела.

Толик снял туфли и бросил на них куртку. Несмотря на сухую погоду, туфли были в грязи, значит, вчера он изрядно выпил и забрел на какую-то помойку.

– Надень тапочки, Толик, – предложил Нестор Николаевич.

– Ничего, невелика я птица, и в носках похожу. Представляешь, Нестор, эта столичная певичка, которая заказала мне свой портрет метр на восемьдесят, не смогла за него заплатить. Мол, все деньги ушли на клип по первому каналу телевидения. Но портрет все-таки забрала, а заплатит якобы после чеса по Дальнему Востоку. Она даже на бензин у меня одолжила пятьсот рублей. А небритый хмырь, что с ней приехал, сожрал все, что было в холодильнике. Тайка опомниться не успела, как все съестное исчезло в его ненасытной утробе, как в пропасти. И Таисия сказала, чтобы я впредь кормился у собутыльников, так же как они у меня – до сего дня. Талантливейших людей, гордость Зимнегорска, назвала собутыльниками! Ты, например, уже не историк – надежда России, а собутыльник. И эта женщина, которую я подобрал на панели, извлек из, так сказать, грязи, посмела назвать меня мазилой. Она забыла, какие люди заказывали мне портреты! Депутат Быковского сельсовета Михаил Шутик сказал, что мои полотна сравнимы с картинами Босха! Приюти меня у себя, друг, ибо мне некуда больше идти. Я одинок, нищ, брошен и никому не нужен! Даже на бутылку пива денег нет. Не найдется ли у тебя глотка утолить жажду души и забыться? – Филь-Баранов уныло опустил массивный подбородок на узкую грудь.