Алексей Горшенин - Пиковая дама сузит глазки

А происходило то, что, наверное, и должно было произойти. Громкие вопли о свободе без конца и без края вызвал эффект сначала медленно, потом все стремительней скатывающейся снежной лавины. Свободы захотелось всем и непременно. И все вдруг сразу осточертели друг другу хуже горькой редьки. Словно только и ждали момента, когда можно будет развестись и приняться за дележ имущества. Не успели оглянуться, как обсосанный суверенитетом плот стал похож на обмылок. Тут же, рядом – обок и сзади – гордо и счастливо бултыхались его суверенные осколки, с которых свистели, улюлюкали, орали непристойности и плевали в сторону того, что еще осталось от когда-то «единого и нерушимого».

Случилось в это время Перевалову побывать в командировке в одном из новых суверенных образований, где находилось родственное по профилю НИИ, с которым они давно вели совместные разработки. Ничего отныне совместного, сказали ему, всё сами. Да, но ведь основные наработки не здесь, а у них в КБ, напомнил Перевалов. И сами – не дураки, если приспичит – свои такие же появятся, – ответствовали. Зачем же велосипеды изобретать, и дело как никак общее, удивлялся Перевалов и слышал в ответ чуть ли не гневное: кончилось общее, теперь все отдельное и самостоятельное.

Еще сильнее пришлось засомневаться Перевалову в подобной самостийности, когда попал он чуть позже на другой суверенный осколочек, чтобы проведать давно живших здесь, в краю шпрот и янтаря, стариков-родителей.

Сколько раз бывал здесь Перевалов! Наезжал по делам, проводил отпуска и никогда не чувствовал себя чужим. А теперь нате вам, заграница!.. Ну ладно, он – приехал-уехал, как-нибудь переморщится. А его старики-пенсионеры, а другие соотечественники, давно обжившие этот край и продолжавшие здесь оставаться? Как они-то должны чувствовать себя, став в одночасье незваными гостями, людьми второго сорта, чуть ли не оккупантами?

Ответов не находилось. На неуверенное предложение Николая Федоровича переехать к нему старики ответили категорическим отказом. Крепко вросли в янтарный берег. Не оторвать. Да и на материке чем лучше? Обременять сына, который и сам едва концы с концами сводит, не хотели, а судьба беженцев и переселенцев на их большой родине тоже незавидна.

Позже, когда беженцы со всех концов «ближнего зарубежья» и из «горячих точек» станут явлением до равнодушия и раздражения (понаехало тут, житья не стало!) привычным, Перевалов по-настоящему оценит прозорливую правоту своих родителей.

А тогда он уезжал с янтарного берега с тяжелым сердцем, снедаемый черным предчувствием, что видит стариков своих в последний раз.

Предчувствие оказалось вещим. Через три года родители Перевалова тихо, один за другим сошли в могилу, а он, задавленный безработицей и безденежьем, даже не сможет навестить их могилки…

Лавина тотальной свободы тем временем с заоблачных высот докатилась уже до обывательского подножья, успев смять, разрушить и погрести под собой столько всего, что хватило бы на хорошую войну.

Теперь даже пейзаж городской напоминал местами картины послевоенной поры. Многие оживленные улицы и бойкие перекрестки превратились в клокочущие людским варевом пестрые толкучки, на которые, казалось, вывалило все население.

Продавали, правда, не с себя последнее, а все больше импортное новье. От иностранных этикеток и наклеек рябило в глазах и думалось, что вот оно, изобилие, о котором столько мечталось и говорилось! Окорочка и сигареты, салями и пиво, электроника и тряпки на любой цвет и вкус со всего света!.. И никакого дефицита, очередей!..

А кругломорденький, с заплывшими поросячьими глазками, розовощекий лоснящийся экономист, захлебываясь от восторга с телеэкрана обещал: «То ли еще при любушке-рыночке будет!».

Практическое представление о панацее-рынке, который всех облагодетельствует, у Перевалова дальше той же толкучки и коммерческих ларьков-«комков» пока не шло. Наверное, потому, что других ярких и заметных его и не наблюдалось.

Что же такое на самом деле «комок» в жизни рядового обывателя, Перевалову помогли понять однажды слова лихого полусамодеятельного шлягера, услышанные им в киоске по продаже аудиокассет:

А наш коммерческий ларек

от нищеты вас уберег,

чтоб вы могли нормально жить

и ни о чем бы не тужить…

Перевалов сначала обалдел от такой самонадеянности, но потом подумал, а может, и впрямь есть тут своя сермяжная правда. Ведь и он с женой, и соседи его, и знакомые, и вообще все, у кого тощ кошелек, спешат нынче не в магазин, а сюда. Здесь дешевле, доступнее.

Впрочем, в сравнении с чем дешевле? С соседним гастрономом – да! А вот если с досуверенными временами, когда плот их государственный был единым и неделимым, тогда все как раз наоборот: родная денежка стремительно превращалась в занюханного дистрофика, зато цены пухли, как от водянки, в той же прогрессии, пугая обывателя все новыми нулями

Нули к зарплате прибавлялись куда медленнее, потому и покупать удавалось теперь только самое необходимое; остальное же изобилие можно было только пожирать глазами, как выставочные или музейные экспонаты.

Перевалова это не особенно угнетало, хотя и закрадывалось что-то вроде обиды, когда на его глазах какой-нибудь юный пижон, еще и потрудиться толком не успевший, покупал вещь, о которой Николай Федорович мог только мечтать ввиду ее, по его мнению, непомерной дороговизны и, рассчитываясь с продавцом, небрежно выдергивал из толстого, перетянутого резиночкой от бигуди пласта одну крупную купюру за другой.

Жену Перевалова подобные сценки доводили до белого каления. А громоотводом становился Николай Федорович, не умевший, по ее утверждению, жить, зарабатывать деньги и как следует заботиться о семье. Потому и прозябает в своем никому не нужном КБ в то время, когда некоторые разъезжают на иномарках и покупают женам норковые манто. Никакой гордости у мужика!..

Негодование жены Перевалова не особенно задевало. Ее мнение о себе он давно знал. Оно и в другие-то времена было не намного лучше. Что уж говорить о нынешних. Да и кое в чем Перевалов с ней соглашался. В том, например, что так и не научился он держать нос по ветру, чуять за версту настоящую добычу и из любой ситуации извлекать выгоду.

А вот насчет гордости она зря… За то, что гордость у него есть, Николай Федорович мог ручаться. Только гордость его сейчас в КБ и держала. Гордость профессионала, твердо знающего себе цену и уверенного, что без него дело, которым он занимается, не обойдется. Тем более что и дело-то – не тяп-ляп, а для безопасности и мощи страны жизненно важное. Так было до сих пор, и Перевалову казалось, что так будет и дальше. И глубоко ошибался.