Станислав Афонский - Дом «Ха-Ха»

Купить себе что-то из одежды являлось проблемой очень серьезной. Порой неразрешимой. На работу многие ходили в военной форме со снятыми погонами. Шинель зимой была самой надежной защитой от мороза. Носил я ее поверх того штатского, что у меня имелось. На костюм, стоивший сорок рублей, я копил деньги несколько месяцев, отчаянно боясь того, что в тот момент, когда я их, наконец, накоплю – костюмы эти исчезнут из продажи, оставив меня с носом. Не исчезли, слава богу, и нос уцелел. Успел. Купив, был почти счастлив. Почти потому, что костюмец не вполне удовлетворял мой вкус: темно-зеленые брюки и серо-бурый, хорошо без малинового, пиджак. Покупали мы далеко не всегда то, что нравилось, а то, что было по карману, нередко дырявому, как в песне про «чубчик кучерявый». Но зато каждая покупка становилась событием. До сих пор помню где, что и почем я покупал. Как-то наш товарищ съездил на свою далекую родину Украину похоронить умершего родственника. Вернулся в не новом, но хорошем добротном голубом пальто – получил в наследство… Повезло человеку.

Когда сейчас пишут о том, какие большие деньги получали на оборонных заводах – чуть ли не лопатами огромными гребли – я вспоминаю нашу жизнь в «Доме «ха-ха» и наши «большие» заработки. Самое острое чувство, болезненное чувство, которое я в те годы испытывал – чувство несправедливости по отношению к нам – работающим на заводе. Своему делу мы отдавались полностью. Не ленились. Не прогуливали. И не могли себя обеспечить даже самым необходимым. Вместо того, чтобы помогать своим родителям, мы наоборот – брали у них продукты, выращенные ими на своих огородах…

Это было унизительно для мужчин. Но мы терпели. И одной из наших любимых песен была песня со словами «жила бы страна родная и нету других забот»… И еще мы слушали от наших идеологических руководителей, что деньги в нашей стране «не играют никакой роли»…Не верилось. Особенно когда не на что было сходить в столовую… Да, на заводе трудились высококвалифицированные рабочие, получавшие высокую зарплату. А мы были молоды и еще не успели еще достичь наивысшего мастерства в своих профессиях. Но ведь существовали и такие профессии и должности, где и при любой квалификации выше должностного оклада было не подняться.

Взяли меня на завод учеником токаря. Платили ученику тридцать рублей в месяц. В учениках держали, бывало, до года – не хватало станков. Прожить на тридцать рублей в месяц можно. Во всяком случае именно в этом убеждал меня один из администраторов цеха, когда я осмелился утверждать обратное. Но не убедил. Продолжая сильно сомневаться в своих способностях беззаботно прожить целый год на свои «тридцать серебряников» в месяц, утешая себя мыслью о никчемности денег в нашей замечательной стране, я с радостью пошел на освободившуюся вакансию контролера бюро цехового контроля. Там мне стали платить аж целых сорок рублей. Квалификацию свою я повышал довольно быстро, но даже при высшей ее ступени оклад составлял только девяносто рублей в месяц.

При жизни в «Доме ха-ха» я получал «чистыми», то есть после всех вычетов, на руки около пятидесяти рублей. Это было начало шестидесятых годов ХХ века.

В день я не мог позволить себе потратить на еду более полутора – двух рублей. А ведь нам еще и на танцы, и в кино надо было сходить… И покурить… Кстати, о куреве. Мы достоверно установили: курево отбивает аппетит и способно заглушить чувство голода. Вот эта способность ценилась нами перед получкой более всех других достоинств табака. Деньги необходимы были и для общения с девушками… Часто это было гораздо важнее, чем еда – на ней мы и экономили. На чем еще нам оставалось экономить.

Но мы никому не завидовали. Правда, и круг нашего общения к зависти не располагал: все наши знакомые были примерно такой же степени достатка, что и мы.

Мы… Речь идет не о каком-то особом чувстве коллективизма, и не о том, что мы сообща «шли семимильными шагами к светлому будущему всего человечества». Кстати сказать, мы на эту тему не разговаривали никогда. Непопулярна была у нас эта тема. Нам нравилось быть вместе не только в комнате, но и на прогулках по городу, и на вечерах отдыха. Не наблюдалось у нас психологической несовместимости. Мы не надоедали друг другу, предпочитая совместное времяпровождение индивидуальному, если, конечно, это не касалось встреч с женщинами. В этих делах сохранялась строгая индивидуальность… Но мы знали по именам всех, с кем встречались наши товарищи. При неудачах сочувствовали и сопереживали вместе с пострадавшим, а если надо – то и утешали по-мужски сурово, но добро, не давая делу доходить до скупых мужских слез… Жили, как братья. Привыкли говорить о себе – мы: мы пошли, мы хотели, мы решили, мы – за или мы – против. И говорили это с гордостью: каждый самостоятельно и все вместе.

Все-таки, жизнь в общежитии сказалась на нас больше в лучшую сторону. Мы привыкли к самостоятельности и независимости во всех отношениях, привычны обходиться без нянек и опеки при любых обстоятельствах. После употребления своих «габер» и «фрезер» супов – неприхотливы к еде. Привыкли ограничиваться минимумом потребностей. И главное – не завидовать никому, ничему и никогда.

Завод работал в три смены. Но и этого времени все равно то и дело не хватало для выполнения планов. Приходилось систематически трудиться сверхурочно и часто – в выходные дни. Мы так и шутили: «Что такое выходной день? Это день выхода на работу». Администрацией завода вовсю применялось то, что почти официально называли штурмовщиной. Обитатели «Дома «Ха-ха» принимали в ней самое прямое и непосредственное участие.

Работу завода все-таки можно было назвать ритмичной, и без кавычек, потому что ритм действительно имелся. Специфический. В начале каждого месяца почти полный паралич всего производства. Затем начиналось медленное восстановление сил, с каждым днем становившееся все интенсивнее. К середине месяца ритмы работы цехов напоминали лошадь, идущую шагом. Затем шаг переходил на рысь, а к концу месяца «лошадь» уже мчалась галопом во всю прыть и даже сверх нее. Цеха, как несущуюся по кочкам телегу, начинало трясти от лихорадки, сумятицы, истерики, авралов и всего того, что и составляло штурмовщину. Её существование признавалось и официальными лицами, иронизировавшими на ее счет: «в начале месяца – спячка, в середине – раскачка, в конце месяца – рвачка». И так – все двенадцать месяцев в году: чем не «ритмичность»?..

Происходило все это отнюдь не от лени и безалаберности. Имелись и объективные причины, от заводов собственно не зависевшие. Но штурмовщина была и следствием самой штурмовщины. «Спячка» в начале месяца являлась естественной реакцией живых организмов на чрезмерное перенапряжение в течение последних дней десяти месяца, изматывавшего людей до нервного и физического изнеможения. В моем дневнике есть записи, детально описывающие штурмовую «организацию труда». Она доводила людей до сердечных заболеваний и приступов. Люди часто работали по две смены подряд без сна и отдыха, включая и ночное время… При этом необходимо было строго соблюдать трудовую дисциплину – куда же без нее. Хоть драконовские законы о ней были уже отменены, но на оборонных заводах за дисциплиной следили строжайше.