Михаил Корабельников - Три имени одного героя

В жизненном цикле любого живого организма происходит деление клеток и их обновление. Я где-то читал, что у человека в процессе обновления полная замена клеток происходит через каждые 7 лет. Если это так, то к семи годам мой организм полностью переродился, и не осталось ни одной клетки от ребенка, нареченного собственной сестрой прозвищем «Михря» – этот человечек поклеточно растворился во времени. А вместо него образовалась другая личность – «Миша». Это событие совпало с нашим переездом в «хлебный» город Армавир Краснодарского края. Оглядываясь назад, я нахожу этот переезд случайным и непродуманным действом. Из Казахстана рано или поздно пришлось бы уезжать, но не так скоропалительно и спонтанно, как это произошло.

А дело было в том, что директора завода, медсанчасть которого возглавляла моя мать, перевели в Армавир – командовать каким-то другим предприятием. Будучи хорошим нашим знакомым, он предложил нам ехать вместе с его семьей. Одним из его аргументов был суровый климат Северного Казахстана, из-за чего дети часто болели. Сегодня я нахожу этот аргумент не состоятельным: дети болеют в любом климате; отчасти это и необходимо – для выработки иммунитета. Может меняться только характер болезней, и в ближайшем будущем мы это ощутим на себе.

В дорогу собирались недолго. Обе отъезжающие семьи со всем домашним скарбом погрузили в отдельный товарный вагон, носящий имя: 501-й – веселый, и мы тронулись в путь. Почему «веселый», мне неведомо. Почти месяц мы ехали по разбитой стране, которая только начала восстанавливаться. Когда мы трогались, я это хорошо запомнил, была зима, лежал снег; когда доехали – был самый разгар весны, ярко светило солнце и никакого снега. Впрочем, мы же приехали на юг, где даже зимой снег бывает эпизодически.

Наш вагон был разделен на две половины. На одной из них обитала семья Хохловых – это фамилия бывшего директора завода. Она состояла из родителей, двух их старших дочерей, – Аиды, перешедшей в 10-й класс, и Риммы, перешедшей в 8-й, – а также младшего Веньки (Вениамина), который был на год старше меня. Нас же было трое, и мы обитали на противоположной стороне вагона, возлежа, как и наши соседи, на специально сооруженных лежанках. А посредине вагона сделали выгородку с туалетом для младших детей: Веньки, Риты и меня. Взрослые же и старшие девочки во время длительных стоянок поезда уходили справлять свои нужды на вокзал или где придется.

Мы двигались очень медленно, зигзагами и с большими стоянками на запасных путях, пропуская вперед скорые, пассажирские и прочие поезда. Но в целом жизнь была сносной и не утомительной. Младших детей из вагона не выпускали, кроме одного случая. Как-то состав остановился среди поля, на которое были свезены сотни подбитых танков, немецких и наших. И это было настолько грандиозное зрелище, что из вагонов высыпали все пассажиры, включая таких, как мы. На башнях многих наших танков крупными буквами была выведена надпись «Щорс». По своему облику это были танки Т-34 – наш бог войны. Немецкие танки как-то не запомнились, а, может быть, их было и меньше. Мы с полчаса глазели на это скопление техники, затем нам было велено вернуться в вагон.

В пути следования мы видели и лежащие на земле подбитые самолеты, и раздавленные пушки, а более всего – наши разрушенные города и часто пленных немцев, работавших под присмотром охраны по их восстановлению. Но у меня была серьезная проблема: я не мог заставить себя воспользоваться выгороженным в вагоне туалетом. Мне было стыдно, и в то время как Рита и Венька бегали туда без зазрения совести, я лежал на полке и терпел. Через несколько дней пути я потерял интерес к окружающему и перестал есть. Первой это заметила мать. Она прощупала мой живот и все поняла. Далее меня чуть не насильно стащили с полок и принудили к этому постыдному действу, при условии, что все отвернутся. Больше никаких приключений в дороге не было, и наш состав благополучно прибыл на железнодорожную станцию Армавир.

Этот город не был сильно разрушен. Подозреваю, что он был сдан немцам без сопротивления, и так же взят назад во время нашего наступления. Ибо не имел стратегического значения. В то время при довольно пестром национальном составе город, по существу, населяли два народа: местные и беженцы – люди, возвращавшиеся из эвакуации. Местные жили по тому времени хорошо, ибо кормились со своих хозяйств в зоне кубанского изобилия. И даже война и немецкая оккупация не смогли подорвать основанную на сельском хозяйстве экономику этого края. Кроме того, немцы относились к кубанскому казачеству, как и к донскому, вполне благожелательно, и в немецкой армии даже были казачьи части.

Положение же беженцев было отчаянным: люди голодали и распродавали ради куска хлеба свое имущество, все, что можно было продать. Моя мать днем преподавала в медицинском техникуме, а по ночам дежурила в скорой помощи. И почти каждую ночь они подбирали на дорогах трупы людей, умерших от голода. Этот 1946 год был неурожайным, что усугубляло проблему выживания.

Очень скоро эту реальность мы ощутили и на себе. Заработков матери не всегда хватало даже на еду; кроме того, была карточная система, решительно ограничивающая жителей в пропитании. Правда, можно было что-то купить на рынке, но тогда нужно было и что-то продать. Студенты техникума, где преподавала мать, иногда приносили ей кое-что из продуктов, и это давало передышку. Так или иначе, через пару месяцев пребывания в Армавире мать растеряла все свои жировые накопления и из тучной, страдавшей одышкой дамы превратилась в щупленькую почти что девушку, легко взбегавшую по этажам. Нет худа без добра.

Но дети ее переживали голод тяжело, особенно я, всегда отличавшийся отменным аппетитом. Уходя на работу, мать оставляла нам по четыре кусочка кукурузного хлеба. Рита растягивала трапезу на два-три приема, я же съедал все сразу.

Но это было потом, когда закончились денежные резервы, привезенные матерью из эвакуации. Вначале же все было, как обычно. Мы пошли в школу – во второй класс. По пути в школу нужно было пересечь железную дорогу. Это был самый интересный объект мальчишеского внимания, ибо там было полно разбросано стреляных гильз, попадались и патроны, много было и рассыпанного кристаллического пороха, который, уложенный на рельс, взрывался под ударом булыжника. Иногда попадались и более грозные останки прошедшей войны, нездоровый интерес к которым приводил к потере конечностей и серьезным увечьям. В нашей школе я видел несколько одноногих ребят с костылями.

Подобного рода жертвы мальчишеской любознательности я позже встречал в институте. На технологическом факультете у нас учился мужчина лет 30-ти с протезами на обеих ногах. В несмышленом детстве он с товарищами разряжал снаряд, сидя на нем верхом. Другой поврежденный студент из Брянска некоторое время жил со мной в одной комнате студенческого общежития. У него отсутствовала кисть левой руки – тоже оказался жертвой подобных забав.