Михаэль Бабель - С закрытыми глазами, или Неповиновение

Здесь я заслуживаю обвинение, что апеллирую к гуманному израильскому суду, который и так далее. Но предпочитаю любые обвинения, но не искажать происходящее. И вообще, жена хотела пойти и сказать им и просила меня сказать им. Я не за правду, которую можно вывернуть наизнанку, а за голую правду, которая и наизнанку голая. И просьбу больной надо уважить. Вот и уважил с закрытыми глазами.

Адвокатша искренне поохала, что я вполне не допускаю. Но не мешал ей высказывать сочувствие. Далее, оказывается, она, опять это слышала, что была полиция, а мы не были дома. Про «не были дома» она сказала с чуть приметным вопросом, чтобы я подтвердил это оправдательное обстоятельство. Но я сказал то, о чём она должна была знать из книги, что время было ночное, а мой дом – моя крепость. Как у того американского поселенца с бородой и винтовкой, моего любимца. Распрощались, как всегда, дружески.

Адвокатша, хоть и получила мою книгу, играла в утайку, что она слышала. А я ни во что не играл, хоть и получил письмо из канцелярии президента.

Есть такое заведение в кэгэбэшне, которое, по задумке чекистов, должно лучиться и светиться благодатью, нисходящей на всю кэгэбэшню. И этим волшебством занимаются тщательно подобранные чекистами Золушки. Они могут всё, даже утешительное волшебство. Ведь ни одна настоящая Золушка не выдержит, чтобы не сорваться, отвечая на письма безутешных.

А со мной и того хуже. Не письмами донимал я их, а своими книгами. А это ещё хуже. Это же надо быть ненормальным в этой кэгэбэшне, чтобы читать такое! Ну, уж если только в рабочее время, да за счёт государства. Но ещё и утешать таких, как я?! Даже в утопиях Оруэлла не додумались до такого изуверства. Такое могли придумать только изощрённые чекисты.

И вот оно, утешительное письмо: «Мы отвечаем на твоё обращение к г. Президенту <���…> Для твоего удобства присоединяем ответ израильской полиции по делу. Нечего нам добавить, кроме как пожелать тебе всего хорошего». Подпись Золушки. 16.11.2005.

И вот он – присоединённый ответ: «В продолжение к нашему письму (9.1.2005), сообщено нам из следственных органов иерусалимского округа, что из-за жалобы по обсуждаемому вопросу открыто следственное дело, которое, в конце концов, закрыто по причине отсутствия вины. Подпись. 2.11.2005».

А через четыре дня, в ночь перед судом, устроили погром возле моей закрытой двери!

А ещё через месяц, 8.12.2005, в мою квартиру вошли двое в полицейской форме. Дочь сказала, что я у жены в больнице. Один остался у двери, чтобы я не сбежал, второй обошёл квартиру, после этого ушли, не прикрыв двери.

Твой ход, товарищ кэгэбэ.

А я, выслушав дочь и переночевав, вернулся к Любимой, чтобы в субботу не была без семьи. Слова эти про семью – поучения сына и его жены. Возразил же я совсем другое: не хочу, чтобы выглядело, что скрываюсь в больнице. Вразумил сын: какое тебе дело, что думают.

Потом слушал Любимую: зачем приехал, зачем мучаюсь, поспал бы дома. После молитвы принёс поднос с субботней едой от больницы для членов семьи больных. На её столике уже был поднос для больных. Кушаем.

– Что с полицией? – спрашивает.

– Заберут в любую минуту, – отвечаю равнодушно специально для неё. Но это не помогает, а по-другому я не умею. В её глазах слёзы.

– Не заберут! – говорит уверенно и плачет.

– Заберут, – нежно успокаиваю её.

– Не заберут! – возражает и ищет глазами от меня поддержки.

Я согласно киваю, что не заберут.

Ночь у неё была тяжёлая, но мне дала спать, утром ей плохо, днём – слабая. Я тёр ей подушечки за пальцами на ступнях. В блаженстве закрыла глаза. Вдруг протягивает руки и показывает поднять её. Придвигаюсь к ней подвести под спину руки, она охватывает мою шею, чтобы легче было поднять, я обнимаю её, тоненькую, её голова у меня на груди, так сидим. Входят врач и сестра, я смотрю им в глаза, и они уходят. Мы долго не отпускали друг друга…

Взяли меня дома, где я ночевал после субботы у Любимой.

Вернулся с утренней молитвы, ел на ходу и собирался к Любимой. Звонок в дверь. В глазок вижу – полиция. Входят двое: мужчина и женщина. Мужчина уже бывал у меня, балагурит, что же это я не являюсь в суд, называет меня праведником, налаживает дружескую атмосферу.

Еврей всегда обязан наладить связь с другим евреем. Даже перед расстрелом другого.

Женщина просит мой паспорт. Даю. Прошу постановление о задержании – нет его у них. Мужчина говорит со смехом, что «там» есть, и машет «туда» рукой.

Присаживаюсь в кухне и быстро бормочу благословение на хлеб. Ждут. Мужчина проверяет меня, заглядывает на кухонный стол, на нём хлебная доска, нож и ломти хлеба.

Говорю, что сам не пойду, пусть наденут наручники, протягиваю руки. Мужчина неохотно защёлкивает их. Дочери говорю позвонить сыну.

Выходим. От подъезда поворачиваю в сторону короткого пути к стоянке машин, но вижу, по другую сторону от подъезда, стоят трое мужчин. Меняю направление в их сторону ради нескольких этих строчек. У них на руках малютки: это время, когда отцы разносят детей по садикам, а сами спешат на учёбу. Но вот задержались, завидев полицию, знают к кому, интересно, собрались в кучку, ждали, что будет. И вот прохожу возле них, поднимаю руки, показываю наручники, улыбаюсь. Радость так и прёт из меня – первый раз в жизни наручники! Даст Б-г, не последний раз! Ни взгляда поддержки, ни приветственного взмаха рукой, ни доброго слова. Ведь это полицейские, которых они хают за глаза! Ну, хотя бы неопасное «доброе утро». Или интереснее смотреть на идущих за мной полицейских, которые, наверное, стыдливо воротятся?

Посудачат и разойдутся.

Женщина ведёт полицейскую машину, мужчина возле меня, хочет поговорить со мной за Тору. Отнекиваюсь, я человек маленький. Но он не отстаёт. Я говорю, что мне сейчас не до этого, думаю о жене, детях, внуках. И ещё сказал: «Вы обслуживаете кэгэбэ, вы выполнили задание, будьте довольны и спокойны».

Привозят на «Русское подворье». Как обычно, по команде или сам – сижу, стою, хожу.

Ведут в здание суда рядом. Перед судебной комнатой женщина называет мне своё имя – это адвокатша, которая звонила. С ней ещё одна женщина – они моя «защита». Адвокатша говорит, что я проигрываю из-за своего поведения, но она может помочь. Я отказываюсь. Советует мне отвечать на вопросы суда. Отказываюсь. Предупреждает, что меня задержат надолго. Соглашаюсь.

Входим в судебную комнату. Я у входа на лавке, напротив возвышения судьи. Внутрь от возвышения, справа – две женщины защиты, слева – две молодухи прокуратуры. Входит судья.

Женщины защиты выглядят советскими, хотят икорки из распределителя для правящих. Молодухи прокуратуры тоже выглядят советскими, хотят принадлежать к правящим. За их возрастом скрывают, что суд кэгэбэшный, и всякую глупость тоже спишут на их молодость.