Юрий Михайлов - Конечная остановка. Повесть о юности

Остальные потянулись за ним.

– Спасибо, верная троица! Может, наливочки по рюмочке выпьете, вот, вместе с бабулей? Она большая любительница…

– Нет, – сказал Генка, как отрезал. – Надо еще кучу дел переделать.

На улице «возник» Витёк:

– А чо ты за всех-то решаешь? Может быть, мы с Жоркой и выпили бы? Чо ты сразу-то отваливаешь?

– Иди, – сказал Генка, – я никого не держу. Собирай рюмки. Это твои проблемы. Жора, ты идешь?

– А куда? – наивно спросил Георгий.

– Ну не здесь же торчать! Мы к девчонкам собирались. К Татьяне зашли так, на всякий случай…

– А я к этой дурочке не пойду! – сразу бросил Витёк фразу в адрес Иришки. – Я от нее устаю через пять минут. Пойду-ка я лучше домой!

– Витёк, не пей больше, завтра куча контрольных, – это на ходу сказал Жорка, выбираясь на улицу от дома Татьяны.

– Чо вы меня учите все, воспитываете все?! Чо я вам, брат или сват? Сам знаю, когда, сколько и с кем пить! – и Витёк демонстративно перешел на другую сторону улицы.

– Вот дурак! – искренне сказал Генка. – Мать его уже лежала в психушке не раз, «белая горячка». Отец уже плачет после того, как чуть выпьет лишнего… Жор, пойдем? У меня поиграем в шахматы или в шашки, ублажим батю…

– Нет, Генаша, я тоже пойду домой. Татьяна правильно сказала: надо заниматься, иначе в МГУ не попадешь.

– Ну, пошли, нам больше полдороги идти вместе.

Давно зажглись уличные фонари. А вот и тот самый высоченный столб-циркуль, с которого свалился их одноклассник Санька Кошкин, доставая малышам запутавшегося в проводах летучего змея. Смерть была мгновенной. Класс в шоке: первая в их жизни смерть одноклассника и похороны. И второе: как можно без пяти минут выпускнику школы не представлять опасности прикосновения к голым электропроводам, да еще на высоте почти двадцати метров?

Молча прошли мимо этого горько-памятного места. Потом была школа, но не их, а для малышни, начальная, где работала Жоркина мама; потом – роддом с вечно орущими под окнами пьяненькими мужиками; здание народного суда и наконец – остановка трамвая, кольцевая, откуда трамвай опять уходил в город. Здесь их пути на сегодня расходились. Генка пошел на параллельную проложенным трамвайным рельсам улицу, где стоял его дом. Жорка отправился в свой «благоустроенный» барак рядом с оврагом.

Витек рысцой довольно быстро добежал до своего дома. Еще полквартала – и вот он, магазин. Он встал на углу такого же, как у него, дома и стал поджидать продавщиц. До закрытия магазина оставалось меньше получаса. Выкурил сигарету, стал замерзать. Не удержался, заглянул в магазин. Девчонки подсчитывали выручку. Одна из них заметила его, толкнула в бок подругу, высокую смуглую брюнетку. Та величественно повернула голову, посмотрела на Витька свысока и тут же повернулась к подругам. Что-то сказала им. Те закивали, на прощанье бросили фразу:

– Возьми пару «жигулевского», свеженькое… Беги, до завтра!

Витёк вышел, ждал подругу на улице. Она несла небольшой сверток – видимо, пиво.

– Привет, карапуз! – небрежно бросила девушка.

– Я тебе говорил, что схлопочешь? Это тебе не поселок кирпичного завода, где ты обитаешь. Здесь пэтэушников нет, в натуре!

– Ой, испугал, Витёчек! Кто тебя еще, салажонка, приласкает и приголубит?

И без перехода:

– Когда к тебе пойдем? Есть пиво свежее, девки две воблы дали. Пойдем к тебе зайдем? Тетя Нонна приходила в магазин, в дупелёчек была… Она, наверное, сейчас спит. Да и отец твой, думаю, уже готов.

– Чо ты буровишь, дур-рра! У меня сестра младшая, бабушка дома… Куда мы пойдем?! В постель захотелось? Давай, съезжай с общаги-то, покупай полдома, тогда и угол свой будет, и поживем как люди. А раз нет этого, тогда заткнись и помалкивай!

– Ладно, мальчик мой, я все понимаю. Но обидно же и хочется, чтоб как у людей…

– Пока будет как у б…

– Тогда веди меня к трамвайной остановке, чтобы я сразу в трамвай и домой.

Недалеко от остановки стоял многоподъездный кирпичный жилой гигант сталинской постройки. Здесь, в крайнем подъезде дома, они и присмотрели хороший теплый закуток под лестницей. Днем там работали местные слесари, дверь, закрываемая на ночь, вела куда-то в нутро жилища. Смена заканчивалась, дверь запирали на ключ, потом выставлялся раздвижной, словно гармошка, заборчик, огораживающий вход от посторонних глаз. Место чистое и даже уютное. Но влюбленных парочек, желающих провести там время, Витёк ни разу не встречал. А может, он так редко приводил сюда свою подругу?

Они присели на корточки, облокотившись о стену. Витёк открыл пиво, разделал воблу, свежую, с которой капал жир. Пили из горлышка, молча, не спеша, говорить было, в принципе, не о чем.

– Сонь, ты татарка, што ли? – спросил вдруг Витёк.

– И что? Я, между прочим, семилетку кончила и три года училась в ПТУ на продавца. А татарин у меня отец, но он не живет с нами. Он прогнал маму за неверность… В общем, длинная это история.

– А ты расскажи!

– Ты видел, сколько время-то, слушатель? Пока ты начнешь да кончишь, пока до другого конца города допилишь на трамвае, можно уже снова на работу собираться.

– А чо ты в центре магазин не найдешь?

– Эх ты, умник! А ты знаешь разницу в торговле горторга и кооперации? Так вот, у меня кооперация. Я здесь как за каменной стеной. Только все наши магазины, к сожалению, находятся у черты города или в райцентрах… Давай начнем, а то и правда, время бежит. Ты как сегодня настроен?

– Все, мне надо бежать. Посадишь меня на трамвай? – спросила девушка.

– Конечно, хотя мне тоже еще надо пилить по темноте.

– И это ты смеешь говорить любимой девушке? Ах ты, школьник невоспитанный! – это были, как правило, ее последние слова, когда она садилась в вагон трамвая.

Резко трезвонил зуммер, трамвай дергался и набирал скорость. Соня сидела на деревянной скамейке и, наверное, уже засыпала…

Виктор Пыжиков трясся по всем девяти параллельным друг другу улицам, чтобы как можно скорее добежать до своей, десятой по счету, где его ждали теплый дом, ужин и перина на кровати. Он улыбался: нет, не зря он сбежал сегодня от пацанов!

Геннадий Борисович Крутов (в народе – Генка) жил почти на окружной дороге, мощеной булыжником и опоясывающей весь поселок, с частными домами, крепкими и развалюхами, с заборами и без них. По этой дороге возили покойников на кладбище. Генку завораживала эта похоронная процессия. Если он гулял на улице, то обязательно пристраивался к людям, медленно идущим за машиной или лошадью, впряженную, как правило, в широкую телегу. Он уходил от дома и ничего не мог с собой поделать.

Домой возвращался, особенно осенью или зимой, уже затемно. Ему крепко попадало и от отца, и от мамы. Нет, его никогда не били, он не помнит такого. Но особенно сильно ругала его мать и убедительно говорила, что, увидев такую процессию, надо просто постоять, перекреститься и сказать: «Господи, упокой душу раба Божьего! Аминь». И всё.