Сергий Чернец - Собрание сочинений. Том первый. Рассказы и повести

Важин зачем то вышел через сени на крыльцо, и потом слышно было, как он вздыхал и в раздумье говорил самому себе: «Да… так». Уже темнело, и на небе показывались звезды, как я видел в окно. В комнате еще не зажигали огня.

Кто-то вошел, бесшумно, как тень и остановился недалеко от двери у печи. Это была жена Важина, Анна.

– Вы из города? – спросила она робким голосом не глядя на меня.

– Да, я живу в городе.

– Может вы по ученой части? Может, поможете нам, будьте добры!

– А чем же я могу помочь.

– У нас вот, сыновья неучи, только школу закончили. Им бы в ученье поступить, а у нас никто не бывает и не с кем посоветоваться. А сама я не знаю ничего. Потому что, если не учить, то заберут в армию и будут там простыми солдатами. Нехорошо. Неграмотные мужики – это хуже всего. И муж, Сергей, их ругает. А разве они виноваты? Хоть младшему бы поступить в институт, а то так жалко! – сказала она протяжно, и голос у нее немного дрогнул. Казалось невероятным, что у такой маленькой и молодой женщины есть уже взрослые дети.

– А, как жалко!

– Ничего ты, мать, не понимаешь, и не твое это дело, – сказал Важин, показываясь в дверях. – Не приставай к гостю со своими разговорами дикими. Уходи мать!

Анна вышла и в сенях повторила еще раз тонким голосом:

– Ах, как жалко!

Мне постелили в зале на диване, Важин лег в соседней комнате за печкой. Во второй половине дома, в которую вела закрытая дверь, оставались сыновья с матерью. У них была вторая, своя печь.

Важин не спал, долго ворочался, он все думал: о своей душе, о старости, о недавнем инсульте, который так напугал и живо напомнил о смерти. Он любил пофилософствовать, оставаясь с самим собой, в тишине. И тогда ему казалось, что он такой – очень серьезный, глубокий человек, и что на этом свете ему интересны только важные вопросы.

И в этот раз он все думал, и ему хотелось остановиться на какой-нибудь одной мысли, которая будет значительной. Ему хотелось придумать для себя какие-нибудь правила, чтобы и жизнь свою сделать такой же серьезной и глубокой, как мысли….

«Вот хорошо бы и мне, старику, по новой религии, совсем отказаться от мяса, от разных излишеств. Время такое, когда люди не будут убивать друг друга и животных, рано или поздно настанет, иначе и быть не может» – думал Сергей Степаныч. И он воображал себе это время и ясно представлял самого себя, живущего в мире со всеми животными, – и, вдруг, опять вспомнил про свиней, и в голове у него все перепуталось.

– Вот история, господи, – пробормотал он, тяжело вздохнув. – Вы спите? – громко спросил он.

– Нет.

Важин встал с постели и остановился в проходе комнаты. В свете луны из окна на пол, светились его ноги, жилистые и сухие, как палки.

– Вот теперь все говорят, – прогресс пришел. Пошли разные сотовые, компьютеры и ноутбуки разные, чудеса одним словом, – но люди не стали лучше нисколько. Говорят, что раньше люди были грубые, жестокие; но теперь что (?) – разве не то же самое? Действительно, в мое время жили без церемоний. Наказывали за проступки детей – ремнем били. И на селе порядок был, если что…. Раз, помню, паренек один жути гнал всей округе, угрожал и младших обирал и грабил. Так мужикам надоело, и собрались и врезали ему по первое число, – враз, как шелковый стал. Вот вам пример. А не ждать милости от властей, которые также не хотят работать…. Теперь, конечно, уже не та категория людей, и не бьют детей, и живут чище, и наука стала больше, – но, однако, душа-то человека все та же, никакой перемены. Вот, живет здесь у нас бизнесмен один. Стройкой занимается и прочим, канавы копает его фирма. Работают у него беспаспортные бомжи, которым деваться некуда. По субботам надо расчет давать рабочим, а платить-то не хочется, денег жалко. Вот и нашел он себе прораба, тоже из бродяг, хотя и в шляпе ходит. Он и дает расчет работягам, – совсем мало, не столько как обещали. Вот приходят рабочие за расчетом и возмущаются, – прораб им: «нету!» Ну, слово за слово, начинается брань, потасовка…. Бьют его и руками и ногами, – народ озверелый с голоду-то, – бьют до бесчувствия, а потом и уходят кто куда. Хозяин же отливает своего прораба холодной водой, потом ему деньги «в зубы», а тот и рад стараться. Да…. А в следующую неделю приходит новая партия рабочих канавы копать; приходит, деваться некуда…. В субботу опять прораба бьют, и каждый раз такая картина.

Я перевернулся на другой бок, лицом к спинке дивана, пробормотал ему: «спокойной ночи», но он не услышал и продолжал говорить, рассказывать.

– А вот другой пример. Как-то была в поселке сибирская язва, – скотина дохла, так сказать, как мухи. И ветеринары тут ездили, и строго приказано было, чтобы павший скот зарывать в землю, заливать известкой и прочее, на основании науки. И моя корова издохла. Я, со всякими предосторожностями, зарыл ее в лесу, еле перетащил еще через поле тогда, одной известки вылил на нее ведер десять. И что вы думаете? Об охране природы знает ли наша молодежь!? Мои молодцы, сыночки эти паршивые, – ночью вырыли корову, содрали с нее шкуру и продали за триста рублей. Вот вам! Подумать тут есть над чем! Значит люди не стали лучше и умнее, но глупее и хуже, и значит, как волка ни корми, а он все в лес смотрит. Так оно! А? Как вы полагаете?

Я не ответил и Важин снова прилег у себя в комнате. Было немного душно, печь обильно протопили, наверное, из-за меня, как гостя, перестарались. Важин лежал у себя и, размышляя, охал, стонал и говорил самому себе: «Да… так», – и мне уснуть, никак не удавалось.

– Вы спите?

– Нет, – ответил я.

Важин встал и через всю комнату прошел в сени. Оттуда, стуча пятками, на кухню – воды напиться.

– Хуже всего на свете, – это глупость человеческая, – говорил он немного погодя, вернувшись с ковшом.

– Вот моя жена, Анна стоит на коленках и богу молится. Молится каждую ночь, и поклоны бухает об пол. А зачем молится: первое, чтоб детей в ученье отдать.

Она думает, что без высшего образования умрут они как бомжи, заработать на жизнь не смогут. Но учить – надо деньги, а где их взять? Хоть лбом пол прошиби, а если нет, – так нет! Второе, молится она потому, что думает, как всякая женщина, что несчастнее ее нет на свете. Я человек откровенный и скрывать от вас ничего не желаю. Она из бедного семейства…

И еще полчаса Важин рассказывал про отца Анны и про мать её, которая умерла первой, и ему пришлось ее отпевать и хоронить. Через время небольшое и отец Анны умер, перепив самогона деревенского, сгорел от пьянки. Так и нашли его облокоченного на стол с черным как смоль лицом. Опять Важин и отпевание организовал и хоронил отца Анны.

– В первый день, как поженились, она плакала, – вспоминал Важин. – И потом все двадцать лет плакала – глаза на мокром месте. И все она сидит и думает, думает, думает. А о чем, спрашивается, думает? Ни о чем. Я женщину, признаться и за человека не считаю, – о чем может женщина думать: что сварить покушать, да в огороде редиску пора посадить…