Заур Зугумов - Записки карманника (сборник)

Разделить пол стоса– сыграть в карточную игру «третями». В ней партнеры периодически (по три раза каждый) одной картой подрезают стос, деля его на две части.

Соседнюю хату– тюремную камеру, расположенную по соседству.

Сухариться– выдавать себя не за того, кто ты есть на самом деле.

Стиры– карты, изготовленные в местах лишения свободы. Чаще всего это происходит в крытых и ПКТ, так как в зоне всегда есть возможность переправить с воли фабричные карты. Называются они так потому, что шулера часто стирали символы на картах. Представляют они собой аккуратно нарезанные листы бумаги, склеенные в четыре, иногда и в пять слоев, все зависит от ее толщины. Как правило, это простая, то есть, не лощеная бумага с продольным слоем, на которую наносится клейстер. Затем следует просушка, прессовка, обрезание неровных концов, печатание, заточка и заправка. Весь процесс занимает не менее суток.

Сделали «объявку»– объявили о чем-то очень важном на данный момент.

С хозяином, кумом и еще несколькими мусорами– с начальником колонии, начальником оперчасти и еще несколькими сотрудниками администрации колонии.

Тусовались– ходили, беседуя.

Урок было двое– воров в законе было двое.

Фраерского апломба– чрезмерной самоуверенности.

Фуфлыжник– уплата карточного долга – это дело святое и арестант, который не смог его вернуть, в лучшем случае становится фуфлыжником. А чаще, как говорят на зоне, его очко уходит в зрительный зал. Для бродяг игра с фуфлыжником, хоть и на сразу – табу, в противном случае бродяга переходит в разряд лагерных изгоев.

Халдеев– шестерок.

Хата была забита под завязку– камера была переполнена народом.

Чалился у хозяина– отбывал срок наказания в колонии.

Чахоточный глухарь-четверташник– больной туберкулезом, засиженный заключенный, у которого срок был двадцать пять лет.

Червонец он отстегнул на общак, как только зашел в хату– десять рублей он тут же отдал на общак, как только вошел в камеру.

Чифирь– чрезвычайно крепко заваренный чай. Обычно в трехсотграммовую кружку с водой засыпают пятидесятиграммовую пачку.

Чифирбак– посуда, предназначенная для приготовления чифиря, обычно – поллитровая алюминиевая кружка, которую выдают в колонии.

Шпанюков– воров в законе.

Эх, малолетка, малолетка! И чему только я не научился еще пацанёнком, проведя в тюремных застенках часть детства и почти все годы отрочества – начало своего долгого пути по тюрьмам и лагерям нашей необъятной Страны Советов? Сначала, в 1959 году, меня, двенадцатилетнего мальчишку, водворили в ДВК (детскую воспитательную колонию), где я провел два с половиной года, пока меня не забрал оттуда только что освободившийся из мест заключения отец.

Но свободой я наслаждался недолго, да и не дорожил ею, еще даже не осознавая в полной мере, что означает это слово, и в результате через несколько месяцев за уголовное преступление вновь оказался запертым в четырех стенах, но теперь уже на тюремных нарах.

Мне тогда только-только исполнилось четырнадцать лет, а значит, я уже был подсуден и получил три года за воровство. Приговор народного суда города Махачкалы я отбыл, как и положено молодому босяку, от звонка до звонка. Больше того, за это относительно недолгое время я несколько раз побывал «под раскруткой», а последними местами моего заключения за эти три года были колония «специально усиленного» режима в Нерчинске (одна из всего двух на весь Советский Союз) и ростовская тюрьма, откуда я и освободился.

Таким образом, еще до наступления совершеннолетия я умудрился провести в неволе пять с половиной лет.

Какие только «капканы» не выкидывали мы тогда мусорам, лишь бы только навредить режимным службам и тем самым обратить на себя внимание взрослых бродяг и урок! Что только не предпринимали для того, чтобы научиться быть истинными каторжанами! А сколько безумств вытворяли в камерах, на прогулочных дворах и в коридорах тюрьмы, трудно даже перечислить.

Конечно же, за это время случалось множество любопытных и курьезных случаев, в которых я был либо очевидцем, либо самым непосредственным участником.

Это случилось зимой, больше сорока лет тому назад, в восемнадцатой камере махачкалинской тюрьмы, которая располагалась тогда на втором этаже серого, всегда хмурого и угрюмого Екатерининского строения. Было мне тогда чуть больше четырнадцати. Если посчитать, то окажется, что в тюрьме своего родного города мне довелось побывать пять раз, как до суда, так и после него. Суммируя все временные отрезки, получим чуть больше полутора лет, но, что характерно, махачкалинский каземат именно тех далеких лет запомнился мне больше всего. Если чуть-чуть поднапрячь память, то каждый свой прожитый в тюрьме день я смогу воспроизвести в мельчайших подробностях и деталях. Наша детская память – штука необычайно хваткая и оставляет зарубки на всю жизнь.

То было время не просто больших перемен, связанных с заменой денежных знаков и уголовного кодекса, это была еще и эпоха грандиозных преобразований в структуре ГУЛАГа. Если раньше, например, все заключенные содержались вместе (за исключением обитателей специальных лагерей), то теперь осужденные были разделены на пять режимов: общий, усиленный, строгий, особый и тюремный или в просторечии – «крытый».

Теперь уже мало кто знает, что в тюрьме Махачкалы, которая изначально имела статус следственного изолятора, с введением уголовного кодекса 1961 года появился еще и крытый режим содержания. Больше того, после введения высшей меры наказания – расстрела – махачкалинская тюрьма превратилась к тому же в тюрьму исполнительную. Здесь стали приводить в исполнение приговоры Верховного суда, а проще говоря, расстреливали осужденных на смерть людей.

За свою долгую жизнь в неволе мне пришлось объездить по этапам не одну сотню тюрем по всей стране, но, видит Бог, тюрьмы хуже, чем следственный изолятор Махачкалы, я не встречал. Может, это было связано с печальными страницами ее истории, а возможно – просто таково мое предвзятое мнение, но факт остается фактом: все те босяки, которые когда-либо чалились здесь, в один голос утверждают то же самое.

Думаю, читателю непросто будет представить, как малолетние правонарушители жили в такой тюрьме, где в камерах через стенку находились особо опасные рецидивисты, воры в законе, убийцы и разбойники, а на продоле тусовались попкари-исполнители. Но как бы ни влияли на нашу психику и поведение старшие заключенные, малолетка всегда оставалась малолеткой, со своими абсолютно дикими законами бытия, неслыханным беспределом и яростной жестокостью. Все это было порождением голодного послевоенного детства и закона джунглей, по которому нам приходилось даже не жить, а выживать на улице.