Александр Асмолов - Ключи от дома (сборник)

– Не нравишься ты мне, парень.

Через темные очки я почувствовал строгий взгляд старшего брата и, как в детстве, втянул голову в плечи, ожидая подзатыльника. Похоже, я так и не научился скрывать свои проблемы.

– Ладно. Мы с пацанами после работы покупаться едем. Чтобы в восемнадцать был у меня.

Ободрённый миновавшей меня нотацией, я отправился бродить по городу своего детства. По улицам, пропитанным портовыми гудками, запахом жареной рыбы и маревом июльской жары. По скверам с тополями в три обхвата, которые помнили не только меня, но и босоногое детство моего отца. Наверное, только навсегда уехав из родных мест, понимаешь, как много они для тебя значат, как дороги могут быть обычные улицы с истертыми плитками под ногами.

Хотелось ходить и ходить по ним, забираясь подальше от разукрашенных набережных и центральных кварталов с магазинами и нарядными отдыхающими. Казалось, тут все, как и много лет назад: те же домишки из самана, те же абрикосы и яблони во дворах да пахучие раскаленные помидоры на грядках у частных домов. А вот и улица с «мешковым» забором. Отец рассказывал, как в четырнадцатом году в порту затонула баржа, перевозившая цемент. Потом ее подняли, но цемент затвердел, мешки истлели, и получились соответствующие цементные подушки. Из них выложили забор на целой улице. Так он и стоит, увитый плющом и травой. Приятно положить на него ладони и почувствовать его тепло. Оно проникает внутрь, заполняя спокойствием и безмятежностью. Где-то там, внизу, шумит прибой, слышен смех и музыка. Там до полуночи не смолкает гомон толпы, горят огни и трещат фейерверки. Там проходят митинги и демонстрации, одни флаги сменяют другие, а бюсты и барельефы борются за самые видные места. И только тут все остается по-прежнему, недвижим не только воздух, но и время, кажется, задремало, разморенное тишиной и полуденным солнцем.

Почему моя память так цепко держится за эти неяркие краски, выщербленные камни и растрескавшуюся кору огромного тополя? Похоже, это его морщины, приукрашенные было известью, да смытой озорными весенними дождями. Сколько же тебе лет, дорогой? На улице никого нет, и я могу спокойно обнять его, прислонившись щекой к грубой шершавой древесине. Закрыть глаза и обнимать, обнимать свое детство, своих друзей. Вдохнуть глубоко-глубоко этот неповторимый запах и утонуть во всем этом… Наверное, тут мои корни. Помнится, я как-то гулял здесь с маленькой дочкой и обо всём ей рассказывал.

– Ты похож на Кощея Бессмертного, – сказала она мне тогда.

– Почему? – удивился я.

– А там, на ветках, висит сундук. В нем – шкатулка. В ней – иголка. Сломают ее – и ты умрешь.

Эти слова так глубоко тронули меня, что я запомнил их. Действительно, какой-то магнит притягивает меня. И каждый раз, приезжая в отпуск, я непременно прихожу сюда, как на свидание с детством.

Находившись и надышавшись воспоминаниями, я заторопился к пристани, где была назначена встреча. Хотя мы жили на одной улице и ходили в одну школу, но друзья брата никогда не были моими друзьями. Они были старше лет на пять-семь, а в то время, это было очень много. Это было просто другое поколение. Господи, как же они постарели. Животы, лысины. Судя по привозившим их машинам и манерам, многие выбились «в люди». Валерка-босс и раньше не был худеньким, а теперь и подавно мог ездить только в джипе. Длинный Стас, как и прежде, стал всех угощать пивом и анекдотами. Женька-Джон, рано женившийся на Соне, нажил много детей и еще больше друзей, но это не истощило его буйной энергии. Витька-лысый только теперь стал оправдывать свое прозвище, полученное в пятом классе, когда он на спор побрил голову. Какие только волосы он ни отращивал и как только их ни красил, это прозвище приклеилось к нему на всю жизнь. Пашка-пон был в своем репертуаре: крикнув из открытого окна машины «народ, принимай», он начал суетиться, постоянно болтая по сотовому и отвечая на все колкости друзей: «Да это Анжелочка приготовила. Она же знает, что нас много».

Я оглянулся на два коротких гудка – к причалу подходил пограничный катер. Широко расставив ноги, на палубе стоял загорелый Колька-мариман. Я уже не помню точно его фамилии, она была очень созвучна этому прозвищу, что даже учителя так называли его. И не зря: всю свою жизнь он прослужил на кораблях. Обнимаясь и похлопывая друг друга, эти слонята переместились на палубу, а двое матросиков загрузили сумки и ящики в трюм. Закурили и стали поругивать вечно опаздывающего Руслана, по прозвищу Боцман. Он всегда был предводителем в этой команде. Долгое время ходил капитаном на сухогрузах, а теперь, судя по черной «волге», стал не последним замом. Демонстративно «шаркнув ножкой» в знак извинения, он театрально произнес: «Шампанского гусарам», – и действительно, водитель извлек из багажника целый ящик бутылок «Абрау-Дюрсо» с покрытыми фольгой горлышками. Боцман был прощен и, «отдав концы», сторожевой катер «Пронзительный» побежал по портовой глади, оставляя за кормой огромный зеленоватый бурун.

Гусары считали ниже своего достоинства купаться на общественных пляжах вместе с приезжими. Они отправлялись на противоположную сторону бухты, куда ещё не добралась цивилизация. Обрывистые берега с узкой полоской крупных булыжников у самой воды напоминали времена нашего детства. Тогда ещё не было пляжей, переполненных отдыхающими, машинами и ларьками. Мы ходили в походы, куда теперь можно доехать на машине и выпить в баре холодного пива. Нетронутые когда-то места вдоль моря от Геленджика до Анапы теперь шумят ночными дискотеками. Но мы знаем «белые пятна» где всё осталось по-прежнему. Однако, уже изменились мы сами. Рассекая упругими животами встречный ветер, мы сидели около носового орудия на палубе быстроходного катера, который домчал нас к некому островку детства с припасами, о которых мы когда-то и не мечтали. «Пронзительный» лег в дрейф недалеко от берега. В этом было нечто символическое, мы не ступили на островок своего детства, но были рядом. Как во снах, которые порой возвращают в те далёкие времена.

Все бросились купаться, пока матросики слаженно по-военному натягивали тент, ставили стол и украшали его южными дарами. Корабельная палуба заполнилась несвойственными ей ароматами. Гусары не спеша, пошли на абордаж. Было где размахнуться, произнести тост, вспомнить о былом и разомлеть от всего этого.

К полуночи веселая компания устала и решила освежиться. Скинув последние одежды, они попрыгали в море, гармонично воссоединяясь с природой. Пошалив немного, они успокоились и стали покачиваться на волнах вместе с катером, как большая «противоводочная» флотилия. Ночной бриз, соленая вода и огромные звезды над головой удивительным образом очистили сознание. Осталось только пьянящее чувство свободы и братства. Вместе с одеждой они скинули с себя все наносное и ненужное. Вспомнив давно ушедшие годы, они резвились в теплых волнах летней ночи, заражая и меня какой-то бесшабашной радостью. А потом, укутавшись в полотенца, сели на корме и запели старые русские песни. Как наши родители, собираясь после войны за небогатыми столами, всегда здорово пели.