Александр Асмолов - Ключи от дома (сборник)

– А мы это, дядь капитан… Мы Серому глаз набили…

– Зачем?

– Да чтоб чего не вышло.

– Авансом, что ли?

– Так точно, сэр!

– А, ну-ка, малый, посвети вниз.

Луч прожектора скользит по палубе, и мы выставляем вперед Серого, который опять гордо вскидывает голову.

– Иди сюда, бродяга, я добавлю. Все должно быть симметрично. – Кэп был суров, но снисходителен. – Спустить трап.

Серый подхватывает Наташку на руки, и ловко поднимается на мерно покачивающийся борт. Следом поднимаемся и мы, неся увесистые сумки с припасами.

– Костя, хоть Вы поговорите с этим младенцем, совсем от рук отбился.

– Ну, если он кого и должен слушать, то это – только Вас, Наташа.

Они давно называют друг друга на вы, и мы поддерживаем их уважительное отношение, часто подшучивая над их игрой, хотя они к этому относятся очень серьёзно.

– Смирно, салага! – Кэп подносит увесистый кулак к лицу Серого. – Марш на камбуз, и смотри у меня…

Белый китель с золотыми пуговицами, фуражка с крабом и неизменная трубка с ароматным табаком, напоминающим вишню, делают мощную фигуру Кости еще солиднее, а грубоватый, с хрипотцой голос внушает уважение.

– Простите, сэр, а кильку резать вдоль или поперек?

– Красиво. И смотри, чтобы я ни одной косточки не нашел, а то твои пересчитаю.

– Я присмотрю за ним, Константин, не волнуйтесь.

Они удаляются на корму, и мы молча провожаем их взглядами. У меня почему-то мелькает странная мысль: а если с одним из них что-нибудь случится, что будет со вторым, что будет с нами…

– Неужели ласту отыскали? – это уже относится ко мне. – Сколько лет пытались, а тут на тебе.

– Волной прибило…

Пытаюсь отшучиваться я и тону в объятьях огромных ручищ, прижимающих меня к пахнущему солью и вишней кителю. В памяти всплывает давняя история, когда мы почему-то разодрались с ребятами с другой улицы. В пору нашей юности это случалось не по злобе или за что-то, а по какой-то звериной традиции. Портовый город населяли многие национальности, и селились они всегда очень компактно и обособленно. Не то чтобы враждовали меж собой, но чужих не жаловали на своей территории. Наверное, это была еще царская политика – перемешивать национальности на новых территориях, чтобы никто не брал главенство. Русских всегда было большинство, но они этим не пользовались, поддерживая равновесие. Но случалось всякое. И вот когда мы схлестнулись с ребятами с армянской улицы, каждый себе выбрал противника по габаритам, мне же достался мой одноклассник, с которым я еще и дружил. Бить друг друга мы не могли и в нерешительности стояли, не зная, что делать. Когда же наши стали брать верх над армянами, те крикнули моему противнику что-то на своем языке, и он неожиданно залепил мне такую оплеуху, что я свалился на землю. Было не столько больно, сколько обидно за такое вероломство. Я так растерялся, что почти не сопротивлялся ударам оседлавшего меня агрессора. Потом все неожиданно прекратилось, и чьи-то сильные руки подняли меня. Я не мог сдержать слезы и спрятался от всего ненавистного мира, уткнувшись в широкую грудь.

– Свои…

Только и произнес тогда Кэп, но для меня это был какой-то водораздел. Рубикон. С той минуты весь мир для меня разделился на своих и всех остальных. Я знал, что каждый из них станет рядом со мной в любых испытаниях, и я поступлю так же.

Удивительно, как четко хранит наша память события давно минувших дней и в какой-то момент вдруг, в один миг, выплескивает их во всех красках. Так и в этот раз: за секунду промелькнул еще один эпизод, навсегда поселившийся в моей памяти.

Отец Кэпа был крупный мужчина и крутого нрава. Он руководил бригадой рыбаков, но мог и один вывести сейнер в море. Зарабатывали они иногда очень прилично, но и спускали эти деньги как-то бестолково. У матери Кости была слабость к красивой мебели. Купить её в те далекие времена было просто немыслимо, но ей это удавалось. Причем – периодически. Когда это случалось, весь двор участвовал в процессе разгрузки и установки новеньких шкафов, столов и тумбочек. Отец Кости ворчал и хмурился до определенного момента. Когда же такой момент наступал, он хватал топор и рубил ненавистную ему обновку. В десять минут новенькая блестящая полированная мебель превращалась в щепу. Иногда доставалось и хозяйке.

Как-то Кэп встал между разъяренным отцом и матерью. Ему было лет семь-восемь, но по лицу было понятно, что он не отступит. Отец что-то заорал, отчего присутствующие только присели, а Кэп зажмурился, но не отступил. Тогда откуда-то выскочил Карась – один из нашей компании – он встал рядом с Костей и как-то по-детски взял его за руку. Они были вместе. Тут же подбежали остальные из нашей компании. Испуганной стайкой мы сгрудились вокруг Кэпа. Всем было страшно, но никто не отступил. Наверное, не только мне запомнился этот миг. Отец Кэпа сел тогда на землю и отер пот со лба. Посмотрел виновато и тихо произнес: «Простите, сынки». Потом он еще не раз крушил новую мебель. Но никогда ни на кого не поднимал руку.

– Ладно, пошли попаримся, – снизошёл капитан. – Давно жду.

Мы были прощены за опоздание. Все загалдели, начали толкаться и забегать вперед. Я тоже с удовольствием включился в эту игру, почувствовав себя одним из той далекой команды, когда нам было по десять лет. А сауна была действительно хороша – умеют шведы. Правда, с тех пор мы остались прежними только в памяти – округлые бока и упругие животы отнюдь не украшали былые мускулистые торсы, да и волос поубавилось. Один Карась продолжал носить пышную рыжую шевелюру и окладистую бороду. Он с детства был заядлым рыбаком, но более всего ему удавалось ловить карасей. Я помню его огромную черную сумку, с которой он ходил на рыбалку. Просоленная, вся в чешуе, жесткая, как будто из жести, она всегда была полна карасей – отборных, жирных. Его мать – толстая еврейка с одесским говорком – так замечательно умела их готовить, что отойти от огромной сковороды с рыбой было невозможно, пока там еще что-то оставалось. Какой секрет они оба знали, для меня остается загадкой: побывав во многих рыбных ресторанах разных стран, я никогда ничего подобного не пробовал. Да, вкус детства ни с чем нельзя сравнить!

– Кэп, а белоснежные скатерти только невестам?

– Можешь и себе взять, жених. Панамку не забудь.

Мы нахлобучили войлочные шапочки, и пошли париться. Запах горячего дерева и раскаленный воздух почему-то всегда напоминают водную станцию, где мы летом часто купались. Настил из просоленных досок на мостиках и вышке всегда прогревался солнцем. Обычно мы купались долго, до посинения в полном смысле этого слова, потом выскакивали из воды и ложились на разогретые доски, чтобы согреться. Было так приятно ощущать их тепло, постепенно отогревающее озябшее тело, что хотелось расплющиться и прижаться плотнее.