Галина Уварова - Сборник редакторских анонсов литературного портала Изба-читальня. Том второй. Проза

Когда-то, лет десять-пятнадцать назад, на этом месте грузились лесовозы, разворачивались и ползли потихоньку наверх, к основной дороге, вывозя к узкоколейке плети строевого леса. Сейчас, правда, ничего здесь не напоминало о прежней бурной деятельности человека – только старая помятая цистерна из-под солярки неуклюже торчала из кустов. Люди ушли, забрав с собой почти весь лес, но тайга всё равно упрямо возвращалась и отвоёвывала себе всё, что было так грубо и нагло отнято у неё нерачительными и жадными до перевыполнения плана лесорубами.

Площадка проросла травой, побегами молодых берёзок и ёлочками в пару ладоней высотой. Теневой край платформы уже плотно затянут зелёным моховым покрывалом. Мох ярким бильярдным пятном выделялся на фоне полусгнившего дерева и притягивал к себе взгляд. И, о чудо, эту красивую полянку уже заняли! Десятки недавно народившихся миниатюрныхи пушистых ёлочек стройными рядами расчертили зелёное сукно. Они были очаровательны, как маленькие дети, такие же правильные в своей нетронутости и точёности силуэта. Я стоял, смотрел на них, – на этот «детский сад», и любовался.

И вдруг, в какой-то момент, они показались мне не малышами, а уже взрослыми и мощными деревьями. Настоящим еловым лесом. И мой сапог, стоящий между ними, уже был не моим сапогом, а ботфортом сказочного великана из детских историй братьев Гримм. И сам я великаном стоял в этих ботфортах, расставив широко ноги над еловым бором и, упираясь головой в облака, смотрел вниз с высоты птичьего полёта. Стало необычно хорошо, как в детстве, когда ещё так легко верилось в чудеса, когда Дед Мороз был реальным, Снегурочка тревожила своей красотой и маленькая железная дорога была полным воплощением счастья на земле. Особенно если прищурить глаза…

Прошло немного времени. С трудом оторвавшись от завораживающей картины, я поднял глаза и осмотрелся. Сразу за площадкой с миниатюрным ельником начинался нетронутый еловый остров – уже настоящий, без обмана, окруженный по краю молодым подлеском. Место перспективное – надо присесть и поманить подольше. Устроившись на обращенном к лесу краю помоста, я снял рюкзак, расстегнул куртку, выпуская жар от ходьбы, и затянул свою «рябушиную песню». Свистнул раз, через минуту – второй и сразу из леса раздалось ответное пение петушка. И так же, как в первом случае, певец, обозначив себя единственной руладой, замолчал. Я продолжал манить, в этот раз уже с большей уверенностью в конечном успехе. Такое случается у рябчиков: приходит день, когда они наотрез отказываются петь и лететь на звук манка. Но любопытство всё-таки пересиливает, и они начинают подбираться кчужому «рябчику» пешком. Молча. Видимо, сегодня пришёл именно такой день. И я продолжаю выманивать своего противника из леса, не отрывая взгляда от моховых подушек на краю ельничка. Почему-то мне кажется, что именно туда должен выйти лесной петушок.

Что-то мелькнуло за еловой лапой, опустившейся на брусничную кочку. Я насторожился… Ещё мгновение – и на сцену буквально выскочил он – рябчик, собственной персоной! И именно там, где я и предполагал! Он вышел из-под ветки и остановился, вертя головой и оглядываясь, пытаясь определить, откуда доносились эти подозрительные, чужие звуки. Выстрел! Петушок мягко лёг на мох, оставив в воздухе несколько мелких, выбитых дробинкой пёрышек. Они медленно поплыли по ветру и исчезли в темнеющем ельнике. Совсем как утренний туман над озером… Второй рябчик в рюкзаке – надо идти дальше.

Заброшенная лежнёвка ведёт меня вдоль опушки. Я медленно продвигаюсь вперёд, периодически свищу манком, пытаясь сходу заставить притаившихся недалеко от дороги рябчиков выдать себя. Но лес молчит, и я меняю тактику. Надо просто выбрать подходящее место, усесться поудобнее и начинать манить, ожидая, когда бравый петушок сам пешком придёт к тебе. Такой сегодня день – день рябчиков-пешеходов. Вот и третий рябчик показался в мелком березнике на краю заросшей вырубки. Он мелькает за тонкими стволиками, останавливается, осматривается и идёт дальше. На его пути старый пенёк, покрытый зелёным мхом. Уж его-то рябчик точно не минует – с него так удобно оглядеться вокруг. Он вспорхнул на этот пенёк и на какое-то время застыл неподвижно, сидя на самом виду. Чеканно застыл! Здесь уж невозможно промахнуться! И третий «пешеход» вскоре перекочевал в рюкзак.

Прошло совсем немного времени – я сижу на краю лежнёвки. Рюкзак открыт. Я ладонью оглаживаю сегодняшнюю добычу и перекладываю их поудобнее. Мои рябчики!.. Красавцы… Закуриваю, с наслаждением пропуская дым в лёгкие… Голова кружится немного… Азарт охотничий утих и идти дальше уже не хочется. А хочется просто лечь спиной на настил лежнёвки, смотреть вверх, провожая глазами клочья облаков, резво бегущих на Запад. Я знаю, – это к заморозку!

Роюсь в дальнем кармане и в первый раз достаю свои часы. День-то, оказывается, уже давно перевалил за полдень. Пора собираться в обратный путь, к машине: в три часа в лагере ждёт обед, и у нас не принято опаздывать к столу.

Нехотя поднимаюсь. Ещё раз обвожу глазами красивую вырубку, лесной остров, надеваю потяжелевший рюкзачок и спрыгиваю с высокой лежнёвки на мох. Сокращая обратный путь, иду к машине напрямик через вырубки. Глаза по привычке ощупывают следы на земле и на подсохших лужах, обыскивают разбросанные по вырубкам вековые осины, не тронутые лесорубами. Уши реагируют на любой звук вокруг. Но это всё на «автопилоте» – голова занята другим: я уже начинаю вспоминать сегодняшнюю охоту как событие, отошедшее в анналы, пытаюсь анализировать и чувствую, как понемногу в уме начинает собираться рассказ для друзей-охотников – рассказ о рябчиках-«пешеходах».

Да, нужно ещё друга на обратном пути забрать. По времени ему тоже уже пора выходить из леса. Интересно, какие рассказы он собрал в лесу….

Иван Кузьмич сидел на любимой скамейке, смотрел на сохнущее соседское бельё, что болталось на верёвке, и думал о прищепках. Если кто полагает, что думать о прищепках – это легко и просто, то он глубоко заблуждается.

Легко и просто думать о вечной любви, о хлебе насущном и о мировой революции. Однако эта лёгкость и простота, по печальному опыту Кузьмича, всегда была чревата нехорошими последствиями.

Потому как в этой задумчивости можно такого понаворотить, что ни с того, ни с сего, взять да и вляпаться в томление духа или в паранойю богатства, а то и попасться в какую партийную секту. В минуты таких не радужных перспектив Ивана Кузьмича посещала оторопь. Посещала, принюхивалась и брала…

А взяв, держала в своих объятиях, приговаривая: «Ух ты, мой родненький Кузьмичик! Голуба ты моя, головастенькая!» Объятия эти были Кузьмичу неприятны и даже омерзительны, но и отвязаться от них он не мог по причине временного остолбенения.