Александр Строганов - Сочинения. Том 1

Во мне множество сочащихся светом озер, трав и деревьев (то, что могу себе представить).

Немыслимая, бесконечная энергия.

Я напрягаю свою волю и забываю о том, что за мной наблюдают.

Я забываю, что за мной наблюдают.

Я забываю, что за мной наблюдают.

Я забываю, что за мной наблюдают.

Я один.

Нет никого больше.

Пока я не призову того, кто мне понадобится, я буду один.

Отныне и всегда.

Я забываю, что за мной наблюдают.

Я забываю, что за мной наблюдают.

Я забываю, что за мной наблюдают.

Я один.

Сейчас мне никто не нужен.

Я забываю, что за мной наблюдают.

Я забываю, что за мной наблюдают.

Я забываю, что за мной наблюдают.

Я один.

Я один, как и положено вселенной.

Никто не спасет меня, если я погружусь в воду с головой и наберу полные легкие воды.

Все.

Все.

Как умею, освободился от наблюдения. Надолго ли? Вот, упражнение вспомнил, а имя доктора забыл. В последнее время все валится из рук. Это все – весна. Или осень. Не имеет значения.

Дыхание. У меня слабые легкие. У Алеши Ягнатьева легкие покрепче, но освободиться от слежки так, как освободился только что я, он не может. Алеша – тоже вселенная, но он этого не знает. Не должен знать. Иначе не получится романа интимных перемен с элементами сладострастия и эксгибиционизма.

Хочется написать современный роман, а всякий другой роман будет уже несовременным. Роман интимных перемен с элементами сладострастия и эксгибиционизма об энтропии и броуновском движении.

Витиевато. И несколько сумбурно. На первый взгляд. На первый взгляд.

Эксгибиционизм – одна из главных примет изменившегося мира.

Выживание. Пытаюсь выжить. Ложь. Ничего я не пытаюсь. Лежу в ванне и все. Время от времени нарушаю ее холеную гладь. Лежу в ванне.

В настоящий момент Ягнатьев до ванны еще не добрался. Когда я сообщаю, что он погружается или уже погружен в ванну – снова лгу, забегаю вперед. Костерю себя за эту лживость и поспешность. Хочется быть последовательным. Очень хочется.

В настоящий момент Алеша до ванны еще не добрался. А я – уже в воде.

Да.

Он же только готовится к погружению. Несмотря на то, что мы – тезки, мы – разные. Я – это я. Алеша – это Алеша. С одной стороны он – это я в третьем, четвертом, простите, лице, с другой стороны, сам по себе Алеша.

Да.

Внешне я далек от назидательности. А вот внутри, и это моя беда, нет-нет, да и примечу в окружающих ту или иную особенность, вывих какой-нибудь, нелепость или непорядок. Вот зачем я привязался к психотерапевтам? От них много пользы. Один мудрый человек сказал, что психотерапевты – священники атеистического века.

Однако многие из них страдают сходящимся косоглазием. Ну и что? А разве театральные критики, или повара не страдают сходящимся косоглазием? А чиновники?! Сколько чиновников страдает сходящимся косоглазием?! Врожденным или приобретенным? Им несть числа. И это не случайно. Хорошо было бы в романе исследовать и этот феномен. Было бы очень и очень любопытно. Впрочем, как знать?

Косоглазие

Знавал я одного театрального режиссера чудом спасшегося от косоглазия. Просто вовремя вмешались врачи. А так и он был бы косоглазым.

Впрочем, разве во внешности дело?

Вот, внешность не изменилась, а постановки его были постановками косоглазого человека.

Иногда грубые люди называют косоглазыми японцев и китайцев. Это не так. Косоглазие – совсем другое. Совсем другое.

Непременно вернуться к чиновникам! Не забыть.

А разве сам атеистический век не страдает сходящимся косоглазием?

И потом. Разве психотерапевты рады этому обстоятельству? Да они не забывают об этом ни на минуту. Им хорошо бы никуда из дома не выходить до конца дней. Однако же они преодолевают себя и идут. Навстречу людям. И нередко помогают им. Словом. Словом. Но «слово, изреченное вслух – есть ложь», не так ли?

Тупик.

Арик Шуман

Премудрый Козьма – главный враг психотерапевтов.

Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!..

Из Арика Шумана. Догадались?

Меня в некоторой степени извиняет то, что и себе я не делаю поблажек. Но лишь «в некоторой степени». Боюсь, что избавиться от гадкой своей наблюдательности не смогу никогда. Хотя это никому не нужно. И мне в том числе.

Да.

Откуда в моем списке появились театральные критики? Я, как будто, далек от театра по большому счету?

Думается, дело здесь вот в чем. Всякий ценитель и носитель банальностей имеет право считаться подлинным ценителем и носителем банальностей только в том случае, если размышляет над банальностями. Что просто так, попусту ценить их и носить их в своем сердце?

Теперь ненадолго вернемся к Шекспиру.

Весь мир – театр. В нем женщины, мужчины – все актеры. У них свои есть выходы, уходы, И каждый не одну играет роль…

Кто же не знает этого монолога? Кажется, метафора поэта предельно проста и понятна. Однако здесь кроется загадка. Да еще какая!

Согласимся с тем, что все люди – актеры. Всякий человек, всякий стремящийся к Истине человек, не важно, осознает он это или нет, без труда догадается кто, в сей метафоре Автор и Режиссер.

А теперь, внимание, загадка!

Что же такое в данной формуле театральные критики?

А их существование никто не отменял. Мало того, они довольно громко напоминают о себе, и театральные, и литературные и прочие критики.

Что же такое в данной формуле театральные критики? Кто они?

«Весь мир – театр». Согласен. «Люди – актеры». Хорошо. Но что такое театральные критики? И вообще критики? Кто они? Вот вопрос.

Кроме того, я обожаю рассматривать тексты пьес.

Имя

Ягнатьев. Алексей Ильич. Алеша – Илюша. Альеша – Ильюша. Мягкое «эль» лаской и робостью связывает нас с отцом.

Мы изумительно похожи со своим отцом. Правда, он был бухгалтером, но тоже очень скучал по животным. Его, например, интересовали ленивцы. Ловлю себя на том, что и я с годами все чаще думаю о ленивцах. Ленивцы.

Да.

С тем, чтобы отвлечься от ужаса ледяной воды, погружаясь в ванну, Алеша старался думать о ленивцах…

С тем, чтобы отвлечься от ужаса ледяной воды…

Вот с чего, пожалуй, начну я свой роман.

Пожалуй.

И вновь солгу. В тот момент о ленивцах я не думал.

Да.

Брем

Я прекрасно помню тот день, когда в нашем доме появился сандаловый трехтомник Брема, страницы которого источали аромат ванильного шоколада. У него были тяжелые живые страницы и, шепотком над литографиями – папиросная бумага.

Итак.

Маленький Алеша боялся своим дыханием спугнуть серебристую паутину рисунков, способных при особом освещении оживлять изображенных на них зверей.