Александр Строганов - Сочинения. Том 1

Вот – золотое слово заблудшему.

Вот – голова на материнских коленях.

Вот – пробуждение от кошмарного сна, – Все хорошо. Теперь все будет хорошо. – Откуда вы знаете? – Я уже давно здесь сижу.

Дальше смех или слезы, все равно.

Разрешение.

И все. Все. Никакого демиурга и никакого романа. А уж если и роман, так не о Ягнатьеве вовсе, а о бродяге том седобородом, влажно пахнущим травами.

Или о девочке. Можно было бы развить линию девочки, и создать нечто жизнеутверждающее. То, в чем мы все так нуждаемся теперь. Нуждались и прежде, но теперь – в особенности. Можно было бы развить линию девочки, но это не мое.

А можно было бы поведать читателю полную костров и морских звезд историю путешествий бродяги.

И в том и в другом случае пришлось бы использовать факты биографии. Наблюдать, оборачиваться, отслеживать, сопоставлять, анализировать, что, в конечном счете, обязательно приведет к тем же самым эпизодам, что я собственно изложил в нескольких предложениях. Так что это не мое.

Можно было бы сформулировать совсем коротко: девочка в петле, бродяга на бревнышке. Или: бродяга на бревнышке, девочка в петле. Круг замкнется и в том, и в другом случае. Круг имеет обыкновение замыкаться.

Да.

Ничего общего с пессимизмом. Ближе к поэзии. Никакого пессимизма. Настоящая поэзия всегда несет в себе код грусти. Аксиома.

Аксиома для всякого пишущего (читающего) человека: стоит прикоснуться к фактографии, круг замыкается. Всегда.

Можно проверить на любом произведении, изуродованном сюжетом.

На любом, буквально, произведении: живопись, графика, кино, роман и прочее и прочее.

«Изуродованном» – субъективно. Очень и очень субъективно. И, наверное, несправедливо. Кого-то может интересовать как раз сюжет. И в этом нет ничего предосудительного. Ничего предосудительного.

Фраза моя содержит в себе резкость и неприязнь. Плохо. Знаю, очень плохо, но не смог удержаться. Простите великодушно. Кто-то без сюжета и жить не может.

Как не крути, дворцы бракосочетания и морги всегда заполнены людьми. Не мог удержаться.

Нужно, нужно быть сдержаннее. В словах, мыслях, обращениях, советах и прочее и прочее. Вокруг люди. И вокруг, и в себе. Люди, люди. Много людей. Но и моя точка зрения имеет право на существование, равно как и всякая другая, даже если это кому-нибудь не нравится.

Много людей.

По моим наблюдениям людей очень много. Много больше, чем мы думаем. И все поголовно нуждаются в любви. Следовательно, любовь в нас заложена. Когда нам кажется, что мы никого не любим (в жизни каждого из нас случаются такие эпизоды), мы заблуждаемся. В противном случае, за всю историю своего существования, человечество так и не сумело бы почувствовать Бога.

Вот, говорят: Бог – любовь.

Употребление слова «любовь», а уж, тем более, многократное употребление слова «любовь», не есть признак ее отсутствия, как утверждают многие. Скорее – это признак высочайшего смущения, когда рассудок отсутствует, и речевой аппарат совершенно самостоятельно конструирует слова, словосочетания и предложения. Подбирает то, что лежит на поверхности, то, над чем задумываться и не нужно вовсе. Не нужно. Вообще, подчас складывается впечатление, что органы людей живут самостоятельной жизнью. Человек – сам по себе, а органы – сами по себе.

Да.

Однако пора вернуться к Алексею Ильичу Ягнатьеву. А не вернуться ли нам к Алексею Ильичу Ягнатьеву? Вернуться. Обязательно вернуться.

Да не забыть о Гоголе. Николае Васильевиче. Гоголь не был первым авангардистом, как утверждают многие, просто раньше других, первым пришел он на исповедь. Факт.

Факт. Факты. Факты биографии. На мой взгляд, факты биографии персонажа не имеют существенного значения. События в жизни людей родственны их внешности. А люди, в сущности, похожи друг на друга: руки, ноги, уши, нос… Редко встретишь кого-нибудь с хвостом. Бывает, за всю жизнь не встретишь. То же самое и факты биографии. Рождение, влюбленность. Развод, брак, дети. Успехи, падения. Убийства. Самоубийства. Убийства. Брак, развод. Какой скукотищей тянет от всей этой белиберды! Все – железнодорожные будни с одутловатыми чемоданами, заспанными путешественниками и терпким запахом кражи. Картина жизни – большой и тяжелый как наваристый куриный бульон вокзал со стертыми лицами и вычурными позами. Можно бесконечно долго бродить по его анфиладам, часами стоять, прислонившись к скользкой мраморной стене, выходить на хрустящий перрон и возвращаться, закрывать глаза и открывать глаза, засыпать и пробуждаться – картина останется прежней. Сломанные в коленях ноги, выросшие из одежды тела, черные капли на зеркалах и пузырьки, пузырьки, пузырьки, слоняющиеся в пустоте, как им заблагорассудится.

Вне нашей воли. Именно, что вне нашей воли. Картина жизни. Такова картина жизни, если рассматривать жизнь как череду событий.

Да.

Вакуум.

Да.

Волынка

Мой вакуум не содержит физики или иронии. Мой вакуум – волынка. Волынка, и больше ничего. Да, остановимся на волынке.

Дания.

К сожалению, я не знаю, входит ли волынка или нечто подобное волынке в число национальных инструментов Дании. А надо бы узнать. Зачем? Об этом позже. Чуть позже.

Не смотря на чудаковатость, вакуум чрезвычайно заразителен. Вакуум способен порабощать. На мой взгляд, лучшее спасение – сосредоточиться на любом объекте. Пусть самом незначительном. На осе, предположим, если в поле нашего зрения присутствует оса.

Энди Уорхолл

Мы с Энди (Уорхоллом) на стадионе. Кроме нас – ни души. Только Энди и я в самом центре поля.

У Энди в руках волынка, – Вам не кажется, что волынка не инструмент, а зверь? Даже не зверь, а зверушка. Даже не зверушка, а некое домашнее животное. Как вы относитесь к домашним животным? Я надеюсь, вы ничего не имеете против свиней, например. Или крыс.

– Свиньи и крысы – это разное… – Все зависит от того, какими признаками вы пользуетесь. Не уходите от ответа. – Я как-то не задумывался об этом. – Почему? – Как-то не задумывался об этом. – Что вы третесь около меня? Ступайте на трибуны. Я хочу побыть один.

Ухожу на трибуны.

Занимается благословенный моросящий дождик.

Энди откладывает волынку, раздевается. Снимает с себя все. Вновь берет волынку, – Давно хотел сделать это.

Шум дождя мешает слышать его, – Что? Энди кричит, – Вы не знаете, как на ней играть? Кричу в ответ, – Представления не имею.

Некоторое время он стоит в нерешительности, затем, точно испугавшись дождя, пригнув голову, убегает в сторону раздевалки. Несколько секунд – и его уже нет.

Убегает.

Я знаю, он не вернется.

Никогда.

В этом весь Энди Уорхолл.

Оса

Оса – чрезвычайно любопытный объект наблюдения. Во-первых, потому что она живая, во-вторых, сквозь живородящее марево вокзала розовая как поросенок, в-третьих – сама по себе. Если не выпрашивать у нее укуса, и не пытаться ее убить, она не имеет к нам решительно никакого отношения.