Анна Архангельская - Сны в руинах. Записки ненормальных

По лицу Расти я безуспешно пытался выяснить, насколько близки и суровы надвигающиеся проблемы.

– Вот скажи мне, как она тебя вычислила?

Он был как будто спокоен, сказал это едва слышно, даже как-то сонно. Но я прекрасно знал, что именно так и действует его паника. Таясь внутри его души, отгораживается какой-то странной, резкой усталостью, прячется в этой видимости апатии. И потому в минуты страха Расти словно бы затихал, останавливался – порой лишь на миг, – но нуждаясь в этом секундном замирании нервов, чтобы сосредоточиться, упорядочить свой испуг, заставить себя искать спасения.

Трибунал. Это было куда страшнее гражданского суда, через который мы оба уже прошли, и в котором тоже не было ничего приятного. Но теперь это будет приговор не только свободе, не просто утраченным, оставленным за решёткой временем. Вместе с погонами и званием трибунал лишал чего-то большего – чести, гордости, уважения… Целой части души, которая незаметно и необъяснимо сжилась с армией, с навязанными шаблонами, приклеилась ко всем этим знакам отличия, шевронам, нашивкам. И снять эту форму по вердикту суда было позором. Анафема, приправленная заключением и общим, нескрываемым презрением. А этого Расти, пожалуй, и не вынесет…

И лишь теперь, заметив в нём этот его загадочный рефлекс спокойствия в опасности, я подумал вдруг, что в своих эгоистичных затеях совсем не потрудился поинтересоваться, насколько рискованно втянул его в эти игры с уставом. Чего на самом деле стоила ему та информация?

Я даже вздрогнул, вспомнив его слова, показавшиеся мне глупым, напрасным малодушием тогда, и так пророчески зазвучавшие в моей памяти сейчас…

– Мой бог, Тейлор, я из-за тебя до трибунала допрыгаюсь.

Он угрюмо сопел, не решаясь выдать мне такие долгожданные сведения, словно бы давая моему нервному, взбудораженному благоразумию время одуматься. Но моё сердце рвалось к той девушке. И, как вопящий, истеричный и упорный в капризах ребёнок, я ни на кого и ни на что не хотел отвлечься. Я просто не мог не использовать природный, неутомимый авантюризм, который так непредсказуемо иногда оживал в Расти, и пульс которого уже проснулся, вдохновлённый первой удачей. Я рассмотрел этого искателя приключений привычно и быстро, легко узнавая того безрассудного Расти, с которым «воевал» ещё в банде Вегаса. Я поймал его на приманку из гордости и тщеславия, на коварную смесь хитрости и взаимовыручки, пусть невольно, но забыл про риск. Принял его помощь, не размышляя, как нечто должное, принадлежащее мне по праву дружбы…

Он честно пытался отговорить меня тогда, не понимая, что разум, замученный страстным стремлением, уже ничего не услышит и не поймёт.

– Выбери лучше другую, а? – Расти сосредоточенно разглядывал меня, будто и впрямь ожидал, что я вздохну, развернусь и пойду искать другую, только из-за одного этого его просительного сопения.

– Замужем? – затаив дыхание, осторожно уточнил я, а моё сердце едва не погибло от такой очевидной возможности, которую до сих пор беспечно упускало из расчётов.

– Нет, – Расти пожал плечами, как будто удивляясь этому вполне естественному предположению.

Я облегчённо позволил сердцу жить дальше, но сам Расти радоваться почему-то не торопился.

– Лучше б она замужем была, – как-то странно сказал он, словно утаивая до последнего какую-то жестокую весть, надеясь, что я сам догадаюсь, и ему не придётся произносить вслух некие заготовленные, тяжкие слова.

Но я быстро уставал от его не нужной мне таинственности.

– Так, Расти, не томи. А то я сейчас кого-нибудь застрелю, – я агрессивно подгонял эту нерешительность, не в силах спокойно дожидаться соизволения его совести.

– Мэрион Энн Морган, – Расти вздохнул, окончательно сдаваясь. – Ничего не напоминает?

Испытующе глядя на меня, он, похоже, и правда считал, что это долгожданное имя вдруг всё расставит на места, окончательно объяснит что-то моему сердцу, оградит его от настойчивого, властного, неуправляемого чувства. Будто скрывалась под этим именем не очаровательная девушка, а какая-нибудь проказа, чумное поветрие, от которого Минздрав и инстинкты предписывают бежать незамедлительно и пугливо.

– Морган-Морган… Мэрион Энн… – я старательно перебирал в памяти имена людей, когда-либо встречавшихся мне на пути. Но никаких Морганов не помнил или не знал. – Нет, ничего не напоминает. А должно? Мы её ограбили, что ли?

Искренне надеясь, что никого из всевозможных Морганов мы всё-таки не грабили, я наивно смотрел на Расти.

– В каком подвале тебя растили, Тейлор? – он даже руками развёл, беспомощный перед моей бестолковостью. – Мэрион Морган – дочь полковника Николаса Моргана. Он же почти легенда ВВС!

Расти снова выжидающе посмотрел на меня, видимо, рассчитывая всё же на моё внезапное озарение. Но сегодня его вера в мою сообразительность хронически не оправдывалась. В чём именно заключалась легендарность бравого лётчика Николаса Моргана, я по-прежнему не догадывался.

– Ну, этот урок я, определённо, проспал, – оптимистично подтвердил я свою тупость. – Никогда не любил историю.

Расти завздыхал как педантичный воспитатель, усердно и безнадёжно бьющийся с нерадивым учеником. Но за этими удручёнными вздохами слишком хорошо было заметно удовольствие почти детское. От превосходства осведомлённости, оттого, что лишь его феноменальная память умела хранить невероятное скопище имён и фактов и за секунды отыскивать данные во всём этом барахле эрудиции. Я терпеливо приготовился выслушать историю легендарного полковника, хоть, конечно, несмотря на все свои неоценимые заслуги, интересовал он меня намного меньше, чем его смешливая дочь. Но Расти не предоставил права выбора…

Николас Морган, тогда ещё капитан, был сбит при выполнении боевого задания над вражеской территорией. Пять суток считался пропавшим. Пять суток его жена и маленькая Мэрион, замирая от отчаяния, вздрагивали от каждого звонка. Не отрываясь, высматривали его в новостях, как будто и правда ждали увидеть случайно мелькнувшего в кадре родного человека. Трое суток он пробирался к своим. Был даже взят в плен, но бежал и всё-таки выбрался, откупившись от судьбы парой лёгких ранений… Это «путешествие» вошло во все учебники по выживанию в тылу врага, прославило армейскую подготовку и лично капитана Николаса Моргана…

Человек-легенда… Человек, который спас сам себя…

Расти, укрощая восхищение, заученно предъявлял моему воображению все эти удивительные свидетельства чужого мужества, за годы использования облагороженные и дополненные безобидной словесной доблестью. И я моментально представил себе прямого, подтянутого, гордого офицера, бесконечно храброго и нравоучительного «отца-командира», каждое слово которого эпохально и достойно хроник. Человек-лозунг… Образ идеального солдата – в меру умного и не в меру патриотично-громкого, – который грубыми мазками навязывает дешёвая, не имеющая ничего общего с реальностью пропаганда. И то ли от этой оскомины героизма, то ли от запыхавшегося, спешного восторга Расти, мне вдруг стал заранее неприятен этот полковник, обломки истребителя которого давно сгнили где-то далеко в негостеприимных горах. Я как-то сразу невзлюбил это своё представление о нём, не захотел примкнуть к толпе почитателей его подвига. Ревность и зависть… Я мгновенно разглядел в нём помеху в моей борьбе за Мэрион – этот сверкающий славой образ неумолимо и равнодушно, каплю за каплей изымал у меня всякую надежду.