Петр Алешкин - Герой наших дней. Роман

Ему не хотелось оставлять в таком состоянии девушку одну. Проспится у него, а утром он поможет ей забыть этот пьяный разговор, который она вела, по мнению Игоря, от обиды, горечи, из-за того, что ее бросил любовник. Видимо, Алексей был ей дорог не только потому, что богат. Возможно, она его любила. Недаром, как заметил он, говоря о Бушуеве, она вначале называла его Алексеем, а потом, захмелев, стала называть Алешей. И произносила это имя ласково, с нежностью, видимо, забыв, что он только что объявил ей, что она ему больше не нужна.

Наташа быстро уснула на удобном переднем сиденье просторного джипа, уткнулась лбом в угол двери. На улицах Москвы как всегда были пробки. Ехали медленно. Игорь с нежностью посматривал на спящую Наташу, старался потихоньку трогать машину с места, чтобы не разбудить ее. Потом осторожно опустил сиденье назад, чтобы ей удобнее было лежать. Он опасался, что Наташу совсем развезет, и она не сможет идти сама. Неудобно будет перед соседями тащить на себе пьяную девчонку. У подъезда теперь полно народу. Старики на лавочке слушают крики играющих детей. Вечер хороший. Солнце только что село. Прохладой повеяло.

Больше часа добирались до дома. Когда пробок не было, Игорь проезжал этот путь за пятнадцать минут. Стемнело, но возле дома все еще шумно бегали за мячом ребята. Стояли и сидели у подъезда соседи. К удивлению Игоря Наташа проснулась сама, как только он заглушил двигатель, взглянула на него сонным, но до удивления трезвым взглядом, трезво спросила:

– Приехали?

Он помог ей спуститься с высокой ступени джипа. Отметил, что она довольно твердо встала на асфальт. Потом наклонилась, взглянула на свое лицо в боковое зеркало машины. Поправила волосы.

– Держись, – подставил он ей свой локоть, и они направились к подъезду. В первый раз он шел с Наташей под руку. И вообще в первый раз вел девушку к себе домой. Может быть, поэтому знакомые соседи умолкли, увидев его с девчонкой, поприветствовали его особенно деликатно и вежливо. Игорь заметил восхищенный взгляд соседа по лестничной клетке, пятидесятилетнего тощего балагура, который все пытался найти ему девчонку, если он сам не может познакомиться, а когда был в сильном подпитии, интересовался, не гей ли он.

– Квартира твоя или снимаешь? – спросила Наташа, останавливаясь в довольно просторном холле, где у стены напротив дверей в ванную и туалет стоял небольшой диван, перед ним журнальный стол с лампой. И стол, и мягкий диван с обивкой под цвет сиреневых обоев, и лампа, и книжные полки над диваном, и оленьи рога над входом в кухню, и длинная узкая картина над обеими дверями в туалет и ванную гармонировали друг с другом, ни одна деталь не выпирала, не была чуждой, лишней, а все вместе придавали холлу уютный спокойный вид.

– Купил год назад, – ответил Игорь и полез в обувной шкафчик за тапками. Наклоняясь, он взглянул на черные, блестящие лаком, туфли Наташа на высоком каблуке-шпильке, внезапно почувствовал какую-то жалость и произнес: – Давай-ка сюда ножку! – Тихонько придерживая одной рукой за щиколотку подставленной ноги, снял с нее туфлю и надвинул на пальцы мягкий тапок. Потом проделал тоже самое с другой ногой Наташи. В тапках она сразу стала ниже ростом и как-то домашней, ближе, родней.

– Ты всех так… разуваешь? – с иронией и усмешкой кинула Наташа.

– Пока не приходилось. Заметила, наверно, что делал я это довольно неуклюже, но, честно говоря, понрави¬лось… В ресторане ты много пила, я беспокоиться за тебя начал, а сейчас ты, как стеклышко.

– Я же всю дорогу спала. Выспалась.

Пока он переобувался, Наташа заглянула в комнату, окинула ее взглядом, потом осмотрела спальню, прошла на кухню. И там, и там было чисто, уютно.

– У тебя домработница?

– Что у меня убирать? Семеро по лавкам не бегают, мусорить некому. Один.

– Ну да… Когда в первый раз бываешь в чужой квартире, сразу чувствуешь характер хозяина. Никогда не видела у одинокого мужика такой порядок и уют. Впрочем, ты и сам всегда чистенький, опрятный, подтянутый. В армии приучили?

– В армии я почти весь срок провел в Чечне… Там не до чистоты, особенно, когда в плену был, в яме безвылазно две недели сидел. Думал, вши заедят… Проходи в комнату, садись, – указал он на кресло перед небольшим, низким, но довольно широким столом с компьютером.

– Ты в плену был? – Наташа не села, подошла к книжному шкафу, стала разглядывать книги. – Я не знала.

– Пришлось…

– Ух, ты, смотри-ка, сколько у тебя классики! И философы? – восхитилась Наташа. – Читаешь или для антуража, для мебели?

– Все прочитал. Куплю нужную и сразу читать. А иногда возвращаться, перечитывать приходится. Когда в первый раз читаешь, если увлечешься, многие мысли не замечаешь.

– Зачем это тебе нужно? Ух, ты, смотри, учебник английского! Ты, что, скажешь, английский учишь?

– Я заканчиваю подготовительные курсы в институте международных отношений, – ответил Игорь.

– Ты меня удивляешь, – взглянула на него Наташа и снова повернулась к книжному шкафу. – А Анохинских, смотри-ка, у тебя сколько, – вытащила она книгу Дмитрия Анохина, открыла, увидела подпись автора. – Он тебе дядя вроде бы, да?

– Мамин брат.

– Пишет он увлекательно, страстно, но боли много, страданий, крови. Тяжело, хочется отвлечься за книгой от жизни, а тебя опять в нее возвращают.

– Пугает тебя, что чересчур много жизни в его книгах?

– Ну да. В жизни полно страданий, и надо как-то от них отвлекаться, забывать. Телевизор включишь, там кровь, страдания, того ограбили, того убили, ту изнасиловали. Одна надежда на книги. Книги должны освобождать от тягот жизни, давать забвение от страданий, отрешать от всего житейского, учить красоте.

– Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой, – засмеялся Игорь и добавил серьезно: – Я, напротив, убежден, что искусство не должно освобождать от страданий. Это большой грех, потому что из-за этого у читателей возникает равнодушное отношение к жизни, которое ведет к пассивной безвольности, а значит, к рабству. Искусство должно возбуждать сострадание к оскорбленным и униженным, побуждать к действию. И как раз Анохин это делает. Потому я люблю его книги.

– Искусство, прежде всего, должно приносить эстетическое наслаждение.

– Это само собой разумеется. Если эстетическое наслаждение произведение не приносит, значит, это не искусство, это халтура. А я говорю, именно об искусстве.

– Значит, тебя больше возбуждают слова: «вставай проклятьем заклейменный», чем – «шепот, робкое дыханье, трели соловья». Так?

– Ты хочешь сказать, что я не могу воспринимать красоту, что она меня не трогает? Нет, не так… Да, когда я среди людей, меня будоражат, побуждают к действию великие слова: «вставай проклятьем заклейменный», а когда я один и мне грустно, сильно трогают душу совсем другие слова, например, такие: «И цветы, и шмели, и трава, и колосья, и лазурь, и полуденный зной… Срок настанет – Господь сына блудного спросит: „Был ли счастлив ты в жизни земной?“ И забуду я все – вспомню только вот эти полевые пути меж колосьев и трав – и от сладостных слез позабуду ответить, к милосердным коленам припав».