Евгений Жироухов - Аварийная баллада. (Рассказы)

Изнурительно-долго тянулась колымская зима и мгновенно пролетало короткое колымское лето. Крутилось колесо ежедневных происшествий, без остановки на праздники, выходные, больничные. Человеческое общество в своём существовании – ну никак не может существовать без всяческих придумок на собственную голову в жанре комедий, драм и трагедий.

Иван Иванович Стаханов с мучительным выражением лица категорически отказался сбрасываться на «Хошеминку». Серёга Ланской этот поступок одобрил, но сам с удовольствием вложил свою долю в ладонь Витьки Пучка. Была вторая смена – начальства нет, энергонагрузка – по плану, все котлы гудят в стабильном режиме. Сама обстановочка шепчет: «выпьем, друзья кочегары …»

Петьке Желткову нравились такие сменные «посиделки». Восемь месяцев уже его кочегарского стажа. И в такие моменты простого человеческого общения, пролетарского единения, без оглядки на произнесённые слова, без корыстной и карьерной подоплёки, и вся смена, как единый организм, с одной задачей, чтобы стрелки приборов колыхались в пределах нужных параметров. Они выпивали, чокаясь дружно, произнося тосты, рассказывали анекдоты и случаи из жизни, но не забывали тем временем каждый исполнять, что ему положено по штатной инструкции.

Выпивали за столом Сашки Мишина. Иван Иванович Стаханов стойко нёс вахту у своего стола в другом конце котельного цеха. О чём только не рассуждали, в чём только пьяненький человек не считает себя специалистом, да в любой сфере деятельности, хоть в чём. Он знает всё, как «знатоки» из «что, где, когда». Как убирать комбайном побитые градом посевы, как стрелять из танка на скорости, как чистить карбюратор машины в движении. О-о, когда порядочно вмажут – знают всё. И как должен вести себя космонавт перед стартом ракеты, и как делать аборты на десятой неделе беременности.

Когда уже убедились, что все они в равной степени бесспорно компетентные специалисты во всех областях науки и техники, Ланской и Пучок уселись играть в домино, Желтков отправился проверять состоянии транспортёров податчиков сырого угля, которые сокращённо именовались ПСУ.

На двух ПСУ из восьми попались под ограничитель две здоровенные булыги и срезало шпильки на транспортёре. ПСУшки остановились, сырой уголь на подавался в измельчительные мельницы.

– Витёк! – крикнул раздражённо Желтков, выходя из темноты за щитом управления. – Тащи шпильки! Пойдём вставлять!

– Ща! – непринуждённо отозвался Пучок, даже не посмотрев на Желткова, а вглядываясь в свои доминошки на ладонях.

– Кому, твою мать, сказал…

– А я сказал: ща-а…

– Ну-у!

– Чо, ну… Кому нукаешь! – Витька кинул костяшки домино на стол, сверкнул глазами из-под козырька каски.

Желтков подошёл вплотную к Пучку, вперился в него злым взглядом и опять повторил тяжёлым голосом:

– Тащи шпильки…

– Ты не понтуйся тут! – Витёк привстал со стула. – Это тебе не в ментовской своей командовать всякими горемыками…

У Желткова кровь зашипела в жилах, будто сделали инъекцию серной кислоты, и обожгло в верхней части желудка, как у него стало проявляться в последнее время при резкой вспышке злости. Если в такие моменты дома не расшибить об стенку какую-нибудь посуду, или не раскрошить в щепки стул ударами об стол – да мозги просто взорвутся и разлетятся серыми ошмётками мозгового вещества. Он с полминуты смотрел снизу вверх в сузившиеся глаза Витьки.

– А это тебе не на тюремной шконке блатату из себя корчить. Привык в коридорных поломоях дуру валять… – процедил сквозь зубы Желтков и медленно взял Витьку за ворот спецовки.

Пучок отступил на шаг назад – и с криком истерики: «А ментяра, волчара позорный!» прямым ударом кулака врезал Желткову в лицо. Желтков, будто не почувствовав удара, с ответным истеричным криком «Кто ментяра! Ублюдок запетушённый!» в прыжке вцепился обеими руками в горло Витьки.

С голов у них послетали каски, глаза у Витьки выпучились, рот широко раскрылся. Повскакали со своих мест Ланской и Сашка Мишин, навалились на Желтка, отдирая его руки от горла Пучка. Тело Пучка уже обвисало и медленно опускалось на колени. С другого конца цеха примчался Стаханов и, перехватив поперёк туловище Желткова, оторвал его от почти уже сомлевшего Витьки. С минуту все стояли, тяжело дыша, держали в шесть рук Желткова и смотрели на него, будто не зная, что делать с пойманной бешеной собакой.

Сашка Мишин проговорил обомлевшим голосом:

– Ба-а, а считался таким спокойным-спокойным…

Витёк, массируя свой кадык, поднялся с пола, подобрал каску и медленно пошёл на выход из цеха.

– Я долго терпел, я долго терпел, – тихо произнёс Желтков, мотая головой и освобождаясь от объятий сменного персонала. – Но очень долго терпеть я не могу…

Пучок после того случая пробюллетенил целую неделю. У Желткова эту неделю под глазом алел синяк. Всю слесарскую работу приходилось выполнять одному, а разницы особой и не было заметно. Однако ж, когда Витёк приступил к работе, почувствовалось облегчение. Витёк стал проявлять трудовой энтузиазм, как какой-то застоявшийся жеребец. Вся смена удивлялась такому преображению «узника «Крестов», а Серега Ланской как-то от души посоветовал Желткову быть «побдительней, если – как-бы – чего – не как»:

– Ты знаешь, Петь, когда эту станцию строили в пятидесятых годах зэковские бригады, сколько тут тел в стенах замуровано. У Пучка, наверное, в каждом кармане по финке.

– А ничего, – отмахивался Желтков. – Знаю я эту братву. Пучок из бакланов, а бакланы – ребята незлопамятные.

Вскоре пошло ещё одно «веселье», нарушающее размеренные трудовые будни. Определили им в смену на стажировку приехавшего откуда-то «с материка» очкастого инженера Лешу Рыбачкова. По существующим в энергетике правилам кандидат на должность начальника смены должен простажироваться по всем ступенькам рабочих специальностей, прежде чем занять инженерную должность.

Леша Рыбачков был в круглых, с тонкой металлической оправой очках. Он оказался непьющим и, мало того, чрезвычайно инициативным.

– При нём, – предупредил Серёга Ланской, – на смене выпивать не будем. Инициатива мне его почему-то подозрительна. И вообще, на Берию похож.

Стаханов, хотя и являлся «махровым сталинистом», считал Берию врагом своего идеала, очернившего в истории великий образ вождя. Иван Иванович тоже невзлюбил очкастого и непьющего Рыбачкова, и когда тот, ещё будучи в стажёрах у дежурного слесаря, лез к щиту управления, чтобы что-то там «подрегулировать», так шлёпал своей ручищей по руке Рыбачкова, что тот вздрагивал и по детски приседал, втягивая голову в плечи.

– Осёл в очках и без очков начальник смены Рыбачков, – в стихах выразился про него Пучок.